Карта призраков. Как самая страшная эпидемия холеры в викторианском Лондоне изменила науку, города и современный мир

Возможно, что Vibrio cholerae просто не смог прожить в колодезной воде под Брод-стрит дольше нескольких дней. В колодец не попадала вода, так что в воде, скорее всего, не было планктона, и бактерии, которым не удалось оттуда сбежать, медленно умерли от голода на глубине двадцати футов под уровнем улицы. Могла сыграть определенную роль и чистота колодезной воды. Холерный вибрион предпочитает воду с большим содержанием соли или органических веществ. В дистиллированной воде бактерия умирает буквально за несколько часов. Но самый вероятный сценарий состоит в том, что и самой бактерии пришлось бороться за жизнь с другим организмом: вирусом-бактериофагом, который эксплуатирует V. cholerae для собственных репродуктивных нужд точно так же, как сам V. cholerae использует тонкий кишечник человека. Один фаг, введенный в бактериальную клетку, порождает около сотни новых вирусных частичек и в процессе убивает бактерию. Через несколько дней подобного размножения популяция холерного вибриона, вполне возможно, была полностью вытеснена фагами, безвредными для людей[12].

Впрочем, каким бы ни было объяснение, первые несколько дней начала эпидемии стали настоящей микробной лотереей: популяция V. cholerae собралась в маленьком водоеме, ожидая, пока ее поднимут наверх, на свет божий, где их ожидали неслыханные репродуктивные возможности. Те, кому удалось выбраться из колонки, дали триллионы потомков в тонких кишечниках жертв. Те же, кто остался в колодце, погибли.

Когда Уайтхед позже вспоминал события этой недели, он обнаружил даже еще больше случаев, когда выжившие пили воду с Брод-стрит в больших количествах. Он нашел мальчика, который переболел холерой и считал, что ему удалось выздороветь, потому что он выпил десять кварт (примерно 9,5 литра) воды; одна девушка выпила семнадцать кварт в попытке (к счастью, успешной) справиться с недугом. Но, восстанавливая хронологию эпидемии, он обнаружил и еще кое-что: практически все выжившие, которые пили много воды с Брод-стрит, употребляли ее после субботы. Куда сложнее оказалось найти тех, кто рассказал бы, что пил воду из колонки в начале недели: большинство из них умерли.

Так что вполне возможно, что к выходным V. cholerae уже практически не было в колонке на Брод-стрит: последние бактерии вымерли в темной, холодной воде, пока в двадцати футах выше еще бушевала эпидемия. Может быть, их уничтожил какой-нибудь другой микробный организм. А может быть, естественное течение грунтовых вод медленно очистило воды колодца, и колония холерных вибрионов исчезла в гравии, песке и глине под улицами Сохо.

К концу дня Сноу уже собрал убедительный набор доказательств против колонки. Из восьмидесяти трех умерших в списке Фарра семьдесят три жили в домах, находившихся ближе к колонке на Брод-стрит, чем к любому другому общественному источнику воды. Из этих семидесяти трех, как узнал Сноу, шестьдесят один человек регулярно пил воду с Брод-стрит. Лишь шестеро умерших определенно не пили воду с Брод-стрит. Оставшиеся шестеро были загадкой «из-за смерти или отъезда всех, кто был знаком с умершими», как позже писал Сноу. Десять случаев за пределами воображаемой границы, окружавшей колонку Брод-стрит, были не менее показательными: восемь из них были связаны с Брод-стрит. Сноу обнаружил и новые причинно-следственные цепочки, ведущие к воде из колонки: владелица кофейни, в которой торговали шербетом, разбавленным водой с Брод-стрит, сообщила Сноу, что с начала эпидемии умерли уже девять ее клиентов. Он противопоставил ситуации на пивоварне «Лев» и фабрике братьев Или, задокументировал и почти полное отсутствие болезни в работном доме на Поланд-стрит. Больше того: в Хэмпстеде за него провели даже искомый experimentum crucis.

На первый взгляд это казалось просто потрясающей следственной работой, учитывая, в каком возбужденном состоянии находился район. Буквально за сутки после получения первой статистики от Фарра Сноу удалось разузнать подробности о поведении более семидесяти человек от их родственников и соседей. Бесстрашие Сноу поражает даже сейчас: квартал обезлюдел после самой свирепой эпидемии за всю историю города, а Сноу час за часом обходил дома, пострадавшие больше всего – дома, которые, собственно, до сих пор страдали от болезни. Его друг и биограф Бенджамин Уорд Ричардсон позже вспоминал: «Никто, кроме тех, кто знал его близко, не может представить, как он трудился, какой ценой и насколько рискуя. Куда бы ни являлась холера, он тут же следовал за нею».