Карта убийцы

Жар ударяет Молли в затылок; ей необходимо выпроводить гостью из этой комнаты, пока она не потеряла полностью свое терпение. Этого нельзя допустить, нельзя допустить, чтобы эта девчонка вообразила, будто она, Молли, сумасбродка. Молли – само олицетворение спокойствия. Она собранная, невозмутимая; не в ее духе так возбуждаться.

Радио включено. Диктор бубнит, предсказывая продолжение ливней, и Молли хочется выбросить приемник в окно, потому что ну как она может оставаться невозмутимой, когда ничего не идет по плану?

Улыбка пускает корни в уголках губ Молли и распространяется на все лицо. Она говорит спокойным, ровным голосом, что все в порядке, что она приносит извинения за свой резкий тон, такое бывает, а Блю вовсе не нужно извиняться, ничего страшного не произошло, и почему бы им не пройти в кабинет художественного творчества и не начать занятия? Терпение в ее голосе звучит натянутым, улыбка ее фальшивая, но Молли старается изо всех сил, и Блю, похоже, испытывает облегчение.

Молли тоже испытала бы облегчение, если бы не этот быстрый взгляд Блю, словно магнитом притянутый к фотографии, если бы не ее нахмуренный лоб, не опущенные уголки губ. Молли чувствует, как ее грудь стискивает паника. Успела ли Блю рассмотреть фотографию до того, как отдала ее? Увидела ли она Элеонору на диване, увидела ли, как Молли ее обнимает, как на кофейном столике примостилась недостроенная башня «Дженги»?

«Ну и что с того, если увидела?» – мысленно говорит себе Молли. Это всего лишь фотография – она не вернет Элеонору; она не заставит Молли пережить заново ту раздирающую сердце, сжигающую внутренности мучительную боль. И все-таки паника не проходит.

– Вам не следовало заходить сюда, – чувствуя себя глупо, говорит Молли.

Приближаются звуки шагов. Блю заглядывает Молли через плечо; в ее странных глазах появляется тревога. Молли не оборачивается; она знает, кто это. Нет постукивания ходунков, нет сипящего дыхания, значит, это Сабина. И действительно, голос с немецким акцентом спрашивает, все ли в порядке.

Блю начинает было говорить, что она искала мистера Парка, однако Молли ее перебивает.

– Все в порядке. Идем.

– Милтон ждет нас, – говорит Сабина, и Молли чувствует, что молодые женщины обменялись каким-то молчаливым сообщением. Молли понимает, что тут что-то есть, но пока что не хочет об этом думать.

Она возвращает фотографию Элеоноры на полку, проводит гостий на кухню и дальше по коридору в комнату, где все готово для занятий искусством. Милтон, слишком слабый, чтобы стоять на протяжении всего занятия, сидит перед мольбертом. Фуражку свою он повесил на его угол, ходунки стоят у него за спиной.

– Что задержало вас? – спрашивает Милтон.

Блю искоса заглядывает в открытую кладовку, где у стены стоят еще пять мольбертов. Утром Джошуа заходил в кладовку, чтобы взять доски. На всякий случай, так он сказал. Рядом с мольбертами в беспорядке навалены пыльные коробки с красками. Молли закрывает дверь.

– Выбирайте себе рабочее место. Вот палитры, кисти и тряпки. Все, что нужно для работы.

Молли говорит слишком быстро. Милтон хмурится, он не уловил и половины сказанного, и ей приходится повторить все еще раз, громко и четко. Милтон говорит, что уже выбрал себе рабочее место. Почему еще он сидит здесь как дурак?

– Вы уже решили, что хотите нарисовать? – спрашивает Молли, но Милтон качает головой, поджимает губы, словно ребенок, и у нее возникает подозрение, что он в последний раз рисовал, когда ему было три года. Что он и до того ничего не рисовал. Она ждет, когда ее захлестнет радость от процесса преподавания, счастье и чувство удовлетворения, приходящее тогда, когда меняет что-то к лучшему в жизни одного из гостей, однако этого не происходит.

Молли смотрит в окно на затопленный луг, на темный лес, на ручей, в котором по пояс в воде бродит ее муж.

– Можете рисовать все что захотите, – говорит она и встает перед мольбертом. Милтон находится слева от нее, Сабина и Блю справа. Молли объясняет, что кто-то сначала делает на бумаге набросок карандашом, другие предпочитают сразу писать красками. На самом деле можно делать и так и так.

Милтон возражает, что всегда что-то бывает правильно, а что-то неправильно. Ну как они могут приступить к работе, если им не объяснили подробно, как и что делать?

– Ну, лично я буду сразу писать цветом, – говорит Молли, берет кисточку и макает ее в воду, после чего окунает в бледно-голубую краску. Она проводит наискосок широкую ленту ручья и внутренне улыбается, глядя на то, как трое взрослых копируют ее действия, словно щенки.

– Вода снова поднялась, – замечает Сабина.

Молли мысленно желает, чтобы Сабина заткнулась и перестала рассуждать о проклятом дожде. Она говорит, что иногда вода поднимается, а иногда спадает; ни одно состояние не является окончательным.

– Смерть, – говорит Милтон, и Молли переспрашивает:

– Прошу прощения?

– Точно, – подтверждает Сабина, – смерть необратима.