Картахена

На катере не было ни души. Я немного постояла на причале, окликая Пеникеллу, а потом забралась на борт по длинной шаткой доске, перепрыгнув через ограждение из провисших канатов. Доска была здесь всегда, и, проходя по ней босиком, с растопыренными руками, я подумала, что на ней еще остались следы Бри, пусть и невидимые.

Странно было увидеть его изнутри, этот мифический катер, о котором Бри прожужжал мне все уши. Самого Пеникеллу я видела не раз, по праздникам он приходил к нам обедать, помню, что, когда он сплетал пальцы, выложив обе смугловатые кисти на белую скатерть, мне казалось, что его пальцы на сустав длиннее, чем это может быть у обычного человека. Брат считал его красивым, но я никакой красоты не находила: жилистый, бритый старик, с резко вырезанными ноздрями, немного похожий на профессора из тинто-брассовского «Ключа». Ну и что, в нашей провинции на него каждый третий похож.

* * *

Корпус катера был не таким уж старым, его днище было залито бетоном — наверное, хозяин надеялся избавиться от течи. Ходовая рубка когда-то была выкрашена в белый цвет, но теперь от краски остались только хлопья, похожие на эвкалиптовую кору. Ближе к корме Пеникелла сколотил что-то вроде кабины из дубовых досок, со скамейкой внутри. Она напомнила мне беседки для исповедей в церкви Святой Катерины: на одном было написано confessore, а второе — без таблички, для прихожан.

Однажды, много лет назад, мы с братом спрятались в беседку и сидели там в душной темноте в надежде, что кто-то придет и признается нам во всех своих грехах. Скамейка была узкой, и Бри посадил меня к себе на колени, каждый раз, когда нам казалось, что ручка двери поворачивается, мы оба переставали дышать, как будто под водой. Через полчаса падре вытащил нас оттуда, вздохнул и отпустил без наказания.

По левому борту катера тянулись шесть мелких иллюминаторов, наглухо заваренных, вдоль борта свисали автомобильные покрышки на веревках. Забравшись на палубу, я села на свернутый буксирный канат, достала принесенную в подарок бутылку, открыла, отхлебнула из горлышка, привалилась к борту и закрыла глаза.

Я очень устала. С тех пор как я поняла, кого держат над крестильной чашей на фотографии, присланной мне братом, я жила в облаке копоти, в самой его середине. Отвращение душило меня, хотя разум сопротивлялся, а тело негодовало. Выходит, старуха крестила его, растила какое-то время, а потом, наигравшись, отправила с глаз долой. А потом из него получился Фиддл.

Зачем капитану нужен был сообщник? Марка выпрыгнула у него из рук и принялась перемещаться по своим и чужим клеткам, как обезумевший ферзь на шахматном поле. Ли Сопре пришлось остаться в богадельне, чтобы довести дело до конца. Ему понадобился партнер. Я ходила по следам убийцы, собирала улики, записывала подозрения. И все это время я любовалась его сыном — и не только любовалась, черт бы его подрал.

Неделю назад, обнаружив блог Садовника, я хотела сразу бежать к комиссару, ведь, если убийца еще не выехал из страны, его можно было объявить в розыск и арестовать. Привезти в железной клетке и сжечь живьем на рыночной площади. Я читала его блог в своей комнате, сначала быстро, цепляя только самые острые моменты, потом еще раз, спокойнее, а потом — когда Пулия заснула — в третий раз, с фонариком.

Он писал так же неровно, нервно и завораживающе, как говорил. Нет, лучше, чем говорил: его английский на письме выглядел куда проще и убедительнее, чем его итальянский. Но какой смысл писать про убийства в сетевом дневнике? К чему этот риск, постоянная возможность разоблачения? Так он понимает свою правоту и свободу? Может быть, он хотел, чтобы его поймали. Хотел быть наказанным.

Остаток ночи я пролежала, глядя в потолок и пытаясь собрать свои мысли, в висках у меня билась тяжелая красная вода. Я старалась только думать и ничего не чувствовать, моя душа покрывалась смолой, будто покорное насекомое. Несмотря на факты, что-то не клеилось, не поддавалось разумению. Слишком много странных вещей поднялось на поверхность этой истории. Всплыло животом кверху, будто мертвые сизые рыбины.

В ночь убийства брата — первого марта — Садовника не было в «Бриатико». Он ездил в детский санаторий на гостиничной машине, вместе с библиотекаршей, значит, у нас есть свидетель и алиби. Дальше начинается странное: описав в подробностях свою неудачную попытку утопить капитана, он ничего не сказал про удачную. То есть ни словом не упомянул. Сцена в хамаме выглядит как разговор двух людей, едва знающих друг друга по имени. Что ж, небольшая неувязка не означает, что гипотезой можно пренебречь, сказал бы наш преподаватель криминалистики.