Картахена

Всю ночь с пятницы на субботу Маркус провел с анонимным убийцей: читал, издавал удивленные восклицания, вставал с кровати, смотрел в окно и снова возвращался к разговору. Наконец грушевые листочки иссякли и вторая хозяйская бутылка тоже. Он закончил читать в пять утра и долго лежал в кровати, не в силах заснуть. Дождь все еще не унимался: стучал в жестяном водостоке, звонко брызгал с парадного козырька, а дальше, на паркинге, шуршал и плескался в совершенной темноте.

Черт бы тебя подрал, ливийский флейтист, да кто ты такой?

Маркус лежал с закрытыми глазами и перебирал в памяти служащих «Бриатико», расставляя их в линию по росту, будто на уроке гимнастики. Самые высокие и сильные стояли первыми: доктора, фельдшеры, портье, кухонные мальчики. Последним стоял тренер, который мог бы оказаться в начале строя, если бы не упоминался в блоге с таким презрением.

Итак, наверняка мы знаем только одно: несмотря на все совпадения, дневник убийцы не является дневником Садовника. Значит, он принадлежит:

а) тому, кто недурно пишет, хорошо образован, к тому же знаком с нотной грамотой;

б) тому, кто имел постоянный доступ к компьютеру в библиотеке «Бриатико»;

в) тому, кто является наследником Ли Сопры и родился… когда же родился наследник?

Маркус вскочил с кровати, включил свет, открыл путеводитель, купленный на виа Ненци, и сразу нашел в указателе главу: домашние алтари и часовни. Пролистав до нужной страницы, он увидел фотографию, сделанную, судя по всему, с вершины соседнего холма: затерянная в зелени крыша капеллы казалась замшевой, будто шляпка перезрелого подосиновика.

Так… открытая балочная конструкция потолка, ажурные стрельчатые арки над нишей… Вот оно! Цветные витражи ручной работы вставлены в окна в 1981 году, в память о перенесении мощей Святого Апостола Андрея из Константинополя в Амальфи.

Выходит, все эти зеленые и синие ломтики, которыми так восхищалась Паола, были новоделом. Он отчетливо помнил, что на старой открытке решеток на витражном окне не было. Пеникелла сказал, что прутья поставили потому, что хозяйка уволила сторожа-алжирца после принятия закона Мартелли; алжирец уехал, а деревенская публика стала заходить в парк без лишних церемоний и даже устраивать там пикники.

Значит, в список фактов о человеке без свойств добавляется год рождения. Либо восемьдесят первый, тогда флейтисту около тридцати, либо немного позднее, вплоть до конца восьмидесятых, когда приняли злосчастный закон. Мог ли блогер быть жителем деревни или, скажем, гостем «Бриатико»? Нет, пожалуй. Ему пришлось бы слишком много узнавать о жизни отеля: часы репетиций, расписание тренировок, имена и привычки постояльцев, дежурства сестер — одним словом, все ходы и выходы. Это кто-то из своих.

Маркус захлопнул путеводитель, положил его на место и посмотрел в окно. Единственная пальма в саду была похожа на упругий первобытный хвощ, за ней простирались широкие ботвистые поля голубых папоротников. Дождь и ветер четвертый день подряд, подумал Маркус, еще парочка таких сезонов — и здешние пляжи станут похожи на берега Варяжского моря. Осталось дождаться, когда отравленный Гольфстрим свернется кольцом и укусит себя за хвост.

* * *

Стоит человеку решить, что он создан для ненависти, скреплен ею, как будто музейный скелет хищного существа — проволокой, как он становится хрупким, и, если проволоку выдернуть, он рассыплется на тысячу позвонков и мелких хрящиков.

Трудно поверить, что мы какое-то время жили в одной гостинице и я его не заметил, думал Маркус, перелистывая свою добычу. Подобный слог не меньшая редкость, чем красная камбала в лодке траянского браконьера. Утром он взялся перечитывать текст по второму разу, не торопясь и с нужным отстранением. Должны же здесь быть детали, сорвавшиеся с языка, кроме тех крошечных, что я уже нашел. Должен же он хоть раз обмолвиться, проболтаться, сказать лишнее. Кто этот тридцатилетний молчун, так удачно спрятавшийся среди гостиничной обслуги? Их всего-то было человек сорок, а молодых и того меньше.

Если выманить здешних женщин из логова, они тычутся вслепую, будто раки-отшельники, вытащенные из раковины. Они проходят мимо по дороге на рынок — молчаливые, с нарочито обиженным, прикушенным ртом.