Картина ожидания

Они, можно сказать, сами себе вырыли могилу. Разве нельзя было сесть на другом спутнике этого блеклого солнца, которое сейчас как ни в чем не бывало смотрит на Гурова, поливая его жарким, но в то же время словно бы холодным, равнодушным светом? Будто чья-то злая воля направила корабль именно сюда - злая воля, а не авария. Как же они, недотепы, радовались, когда оказалось, что на этой «благословенной» планетке воздух почти такой же, как на Земле!…

Посиневшие, задыхающиеся, они выползли из покореженного, чудом севшего корабля, и долго лежали на твердом фиолетовом песке, не в силах не то что подняться, но и слова молвить. Это отсрочило смерть двоим из них…

Первым пришел в себя Аверьянов. Он вообще был покрепче других, этот кряжистый шутник. Глубоко, расправляя грудь, вздохнул - и направился к «Волопасу» (так назывался их корабль), а через несколько минут появился, неся обшивку от кресла, наспех споротую и приспособленную под некий импровизированный мешок, в котором угадывались очертания консервных упаковок. Глотнув воздуха, особенного чудесного после прогорклой атмосферы «Волопаса», позвал - совсем негромко, но этого было достаточно, чтобы друзья его услышали, и еще кое для чего хватило этой коротенькой шутливой фразы, сказанной хриплым, измученным голосом:

- Подзакусим, братва!…

Воздух будто подожгли. Сгустилось дрожащее марево. Почва дрогнула. Очертания фигуры Аверьянова мутнели, плавились. Он будто проваливался в преисподнюю, будто всасывался воронкою. И еще какое-то время после того, как в зыбкой мути растворился Денис, перед Гуровым маячило его растерянное лицо. А потом разомлевший воздух вновь стал прозрачен и холоден, а вершины дальних гор обрели прежние чеканные очертания.

Кто угодно закричал бы тут в ужасе и отчаянии. Кто угодно - только не Гуров и не Лапушкин. В косморазведке нервных не держали. Анализировать неожиданности они могли не хуже компьютера. И теперь возник мгновенный ответ: все было нормально до того, как раздался голос Дениса. Едва ли смысл слов оказался роковым «сезамом», открывающим двери катастрофы. Значит, дело в самом звуке. В голосе.

Да, нервных в косморазведке не держали. И все-таки они не могли заставить себя переступить то место, где исчез Денис, пройти по его невидимому пеплу. «Волопас», почти дом родной, смотрел отчужденно. И они поняли, что сейчас лучше уйти отсюда.

Фиолетовое пятно пустыни скоро сменилось оазисом. Невысокая, мягкая бурая трава покрывала песок. Поднимались развесистые деревья с тусклой корой бордового оттенка и лимонно-желтыми узкими листьями. Длиннохвостые и длинноклювые птицы пели низкими, мелодичными, словно бы металлическими голосами, почти заглушая сладостные и вполне земные звуки - журчание ручья…

Трудно, даже оскорбительно было смириться с тем, что голос человека на этой планете для него смертелен. Ведь все здесь жило, двигалось, радовалось жизни хором сочных звуков, которые Гуров и Лапушкин в полной мере почувствовали, ощутили, услышали только тогда, когда оказались обреченными на немоту, бывшую здесь для них залогом жизни.

В тот первый день они исписали бы огромное количество бумаги, будь она у них. Жестами переговариваться было нелегко, потому что так и готов был вырваться какой-то поясняющий звук: ведь, кроме движений и направлений, Гуров и Лапушкин мало что могли обозначить, а выражать жестами эмоции было смешно и стыдно.

Только теперь Гуров понял, какое это счастье - говорить, какая это ценность - дар речи, дар слова. Он ощущал себя художником, лишенным зрения, музыкантом, утратившим слух, рыбой, которая не может плавать… Невысказанное копилось в мозгу, переполняло гортань до удушья и, готовое сорваться с языка, жгло рот. Очевидно, Лапушкин ощущал то же самое, потому что его смуглое лицо выражало постоянное напряжение, помрачнело, словно бы усохло, черты обострились.

Почему-то они долго не уходили из оазиса, хотя на горизонте виднелись очертания большого леса, откуда изредка навевало легкие, горьковатые запахи прохлады и влажной листвы. К «Волопасу» ноги не несли. Здесь, в оазисе, они нашли еду. На деревьях под листьями прятались небольшие, с кулачок ребенка, плоды, с виду удивительно похожие на ананасики. Спелые были кисло-сладкими, но не приторными, хорошо утоляли жажду. Кроме того, тут была вода, а в лесу неизвестно что их ждет.

Но терпения сидеть на месте хватило только на сутки. А как они провели ночь… Спать легли как можно дальше друг от друга, даже по разным берегам ручья: мало ли - вдруг кто-то застонет или закричит во сне. А механизм катастроф, очевидно, строго локален, так что погибни один из них - другой останется жив.

Гуров долго не смыкал глаз: больше всего ему хотелось бы уснуть, слыша рядом спокойное дыхание другого человека, оберегая его - и одновременно оберегаясь им. Он не заметил, когда забылся, но вскоре проснулся оттого, что его плеча что-то коснулось.