Картина Сархана (другая редакция)

— Двести девяносто! — огласил толстяк. — Кто больше?

Лиза с интересом посмотрела на человека, который поднял цену. Он ведь не мог видеть сигнал Хёста затылком. Это оказалась девушка. В одной руке у нее была тушь, в другой зеркальце. И она зачем-то, хотя теперь, конечно, понятно зачем, красилась прямо на аукционе.

— Триста тридцать! — объявил толстяк и ударил молотком. — Продано!

Девушка убрала тушь и зеркальце в сумочку. Свое дело она сделала. На сцену поднялись лакеи и бережно унесли картину.

— Лот номер шесть! — объявил толстяк. — Единственная рукопись неопубликованного романа Рубена Парсли. Начальная цена — четыреста тысяч. Предполагаемая стоимость через месяц — миллион долларов!

Сразу несколько человек подняли руки, цена росла стремительно. Шаг составлял сто тысяч. И к удивлению Лизы, цена быстро перевалила за миллион.

— Они думают, что смогут заработать на ней больше миллиона, — как будто прочитав ее мысли, пояснил вполголоса Хёст. — А еще считают, что в случае неудачи потеряют только сумму, которую потратили на покупку.

Рукопись ушла за два миллиона. Лиза задумалась о том, откуда она у Хёста. Ему ее продал мэр? Или она ненастоящая? Уже даже неважно, сколько она стоит на самом деле. Аукцион напоминал конвейер по производству сомнительных предметов искусства. И не столько по производству, сколько по раздуванию их стоимости. Хёст теперь казался ей человеком, который поставил себе на службу само искусство. Поработил и эксплуатирует.

Тем временем толстяк снова утер лоб платочком и объявил:

— Леди и джентльмены! С прискорбием сообщаю вам, что главный лот сегодняшнего аукциона снят с торгов. Сожалею!

Вероятно, все собрались тут именно ради него, и новость вызвала у всех гостей одинаковую реакцию: толпа зашумела. Хёст поднялся с кресла. Гвалт нарастал. Лизе стало интересно, как он с ним справится.

Никто не призывал к порядку, никто не пытался перекричать толпу. Все лакеи и распорядитель аукциона молча уставились на хозяина. Сконцентрировали все внимание на нем. Постепенно взгляды всех зрителей тоже сосредоточились на балконе. Лиза не понимала, на кого они смотрят на самом деле — на Хёста или на нее.

Хозяин особняка помолчал еще несколько секунд, а потом заявил:

— Друзья! Я надеюсь, то, что вы сейчас услышите, останется между нами. Я полагаюсь на вашу честность. К сожалению, оригинал работы Сархана похищен.

По залу прошел то ли стон, то ли вздох. Громкий шепот перерос в бесконечный белый шум.

— Наклонитесь к моему уху и сделайте вид, будто что-то говорите. Но так, чтобы это было неочевидно. — Кажется, Хёст даже губами не пошевелил.

Лиза поступила как было велено. Чуть-чуть склонилась вперед и, не отрывая взгляда от публики, сделала несколько едва заметных движений головой. Это должно было вызвать шевеление ткани. Хозяин особняка подыграл. Сделал вид, что что-то сказал ей одними губами. Их маленький спектакль успокоил присутствующих, люди в зале стали затихать, внимательно наблюдая за тем, как незнакомка нашептывает что-то самому Эспену Хёсту.

— Друзья! Прошу вас не придавать значения этому инциденту. — Хёст будто бы повторял чужие слова, Лиза уловила нарочитую протокольность в интонациях. — В скором времени оригинал будет возвращен. Благодарю за внимание.

Хёст развернулся и ушел с балкона. Лиза кинула последний взгляд на толпу и пошла за ним.

— Ну, это должно вызвать еще больше внимания, — усмехнулся Хёст, — и, соответственно, повысить цену работы. Что ж, мисс Ру, благодарю вас за безукоризненно исполненную роль. Обдумайте мое предложение. Время еще есть, не торопитесь. Но и не затягивайте. Понимаете?

Лиза медленно кивнула. Пожалуй, это предложение — первое за последнюю неделю, что она однозначно понимала.

11

Лиза отстраненно наблюдала за проносившимися мимо улицами. Мелькали фонари и витрины. Почему-то пахло бензином, и от этого мутило. Она вдруг поняла, что сейчас ей невыносимо тяжело быть наедине с самой собой. Снова набирала силу головная боль и — что хуже — возникали мысли, которых, казалось бы, давно не было. Что дальше? Что делать? Почему все так паршиво?

Все вокруг стало очень контрастным и выпуклым. Лизе чудилось, что мелькавшие в окне автомобиля смазанные цвета образуют шершавую реальность, за которую цепляется ее внимание, если не сказать душа. И противостоять этому невозможно. Она сама казалась себе вязаной куклой; крупные нитки, из которых она состояла, цеплялись за яркие цвета за окном, и она плавно распускалась. Скоро от нее совсем ничего не останется.

Лиза сняла телефон с авиарежима, проверила пропущенные вызовы. Кажется, звонков стало меньше. Она обратила внимание на вызов от Калеба Джонсона, но перезванивать, конечно, не стала. Коротко прожужжал телефон. Сообщение от Саймона. Интересно.

Давай рванем в бар?

Лиза подумала, что он долго выбирал формулировку. И почему-то остановился именно на этой.

Давай.