Картина Сархана

Она вернулась в реальность. Осмотрелась. Взгляд наткнулся на оторванную вчера ручку шкафа, потом на лежавшую на столе картину. Лиза поняла, что нужно выйти на свежий воздух. Давление в голове стало почти невыносимым. Лиза стремительно кинулась в гардеробную, накинула куртку и вышла из квартиры. Каждый шаг отдавался вспышкой боли. Как будто импульс от соприкосновения ступни с полом проходил по ноге, через тазобедренный сустав попадал в позвоночник и там разгонялся по прямой, как «форд-мустанг» шестьдесят девятого года. И гонка эта заканчивалась страшным столкновением с основанием черепа.

Лиза вошла в лифт, нажала на кнопку, посмотрелась в зеркало и не узнала свое лицо. Она смотрела на женщину в отражении с удивлением и интересом. Она как будто заново изучала это лицо. Покрасневшие глаза, скулы, едва заметные морщинки. Черты лица были знакомыми, но почему-то абсолютно новыми, неизведанными. Звякнул колокольчик, лифт остановился. Лиза вышла в холл.

– Мисс Ру, – растерянно, даже как-то виновато улыбнулась ей девочка за стойкой.

Лиза намеревалась кивнуть и пройти мимо, но остановилась и вопросительно посмотрела на девочку.

– Что-то случилось?

– Там журналисты. – Девочка произнесла это со смесью сочувствия и стыда. Будто ей доставляла страдания сама мысль о том, что она не может решить эту проблему.

– Много?

– Да, – кивнула девочка. – Мы можем не пускать их сюда, но запретить им караулить вас мы не в силах. Если вы хотите куда-то поехать, то мы можем подать машину на подземную парковку.

– Нет. – Лиза покачала головой. – Не хочу.

Она пошла к лифту. Рано или поздно это должно было произойти. А не де Йонг ли сдала ее адрес прессе?

– Постойте, посылка!

Лиза обернулась, непонимающе уставилась в красивые серо-зеленые глаза. И только через несколько секунд поняла, о чем речь.

– Ах да, давайте.

Она взяла черный матовый конверт, постаралась улыбнуться на прощанье и вошла в лифт. Бархатистый, с золотым тиснением конверт даже пах приятно. Она с удовольствием поводила кончиками пальцев по поверхности. На ощупь конверт был тепло-синим, даже голубым, пожалуй. Даже жалко было его рвать.

Она вдруг прочувствовала синестетическую рифму. Неужели Парсли тоже уловил параллель с радугой? Мог ли он специально подобрать конверт? Необходимость порвать конверт создавала интересную смысловую смычку с его содержимым. Она уже знала, что увидит внутри. Единственное, чего она не понимала, почему письмо пришло с таким опозданием.

Звякнул колокольчик, лифт остановился. Лиза вышла и прислонилась к стене, достала сложенный пополам лист бумаги и развернула. Бумага была самая обычная. Очередной смысл в смысле? Лиза усмехнулась и пробежала глазами по тексту. Буквы расплывались перед глазами. Она выхватывала отдельные слова, но никак не могла уловить смысл. На бумагу что-то капнуло. Перед глазами возник Парсли. Он стоял на балконе, опираясь на красивые кованые перила, курил и смотрел на закат. Он, кажется, только что проснулся. Еще не успел привести себя в порядок, беспорядочно торчавшие волосы трепал теплый ветер. Парсли жадно курил и так же жадно поедал глазами закат.

Лиза вздрогнула. На лист капнула еще одна слеза. Она сглотнула и вытерла слезы тыльной стороной ладони. Практически на ощупь открыла дверь и вошла домой. Головная боль растаяла. По телу растекалось тепло. Лиза усмехнулась и громко всхлипнула. Пару раз шмыгнула носом и пошла на кухню. «Да, я схожу с ума, но что я могу с этим поделать?» На кухне она открыла один из ящичков и достала маркеры. Цветов маловато, но выбирать не приходится. Она положила на стол конверт и приглашение. Усмехнулась и снова расплакалась.

Это были одновременно ее и не ее слезы. Как будто бы где-то внутри нее плакала вдова Парсли. И теперь Лиза могла разделить ее скорбь. Теперь она понимала, теперь она видела ее глазами. Все стало понятно, но это было уже не важно. Понимание – это приз для дурачков.

Лиза вышла в гостиную и осмотрела стену. Зубами сняла колпачок с маркера и стала рисовать кованые перила. Глаза застили слезы. Она вспомнила песню вдовы. Вспомнила, как впервые увидела ее на похоронах. Хрупкую женскую фигуру, несущую с мужчинами гроб. А смогла бы она сама вот так?.. Перед глазами снова возник Парсли. Он все так же стоял на балконе, но вдруг повернулся, почувствовав на себе взгляд Лизы. Он всегда чувствовал, когда она смотрит на него.

Вот он, человек, отгородившийся от мира своей гордыней. Вознесший себя на одному ему понятную вершину, куда никому, кроме него, дороги нет. Нельзя отвергнуть того, кто сам отверг всех. Дурак, Парсли, какой же ты дурак! Лиза снова утерла слезы, но не сдержалась и разревелась в голос. Она прекратила любые попытки бороться с рвавшейся наружу болью и рыданиями. Просто рисовала дрожащей рукой. Десятилетия борьбы с тем, что сам же и создал. Затворничество, одиночество – и безумие, воплощенное в тексте.