Картинки дипломатической жизни. Воспоминания сотрудника миссии Российской империи в Вашингтоне, Брюсселе и Лондоне

Узнав об отречении государя, король Георг послал ему телеграмму следующего содержания:

«События минувшей недели меня глубоко потрясли. Я непрестанно думаю о тебе. Остаюсь навеки твоим верным и преданным другом, каким, ты знаешь, всегда был».

Государя уже не было в Ставке, когда пришла эта телеграмма, и потому она вернулась в английское посольство. Последнее отправило ее в Министерство иностранных дел со следующей пометкой:

«Так как эта телеграмма, вследствие запоздалого поступления в главную квартиру, не могла быть вручена, сэр Джордж Бьюкенен был бы весьма признателен за дальнейшее направление ее по принадлежности. Петроград, 24 марта 1917 г.»

Милюков, бывший тогда министром иностранных дел, однако, не дал ходу этой телеграмме. Переговорив с сэром Джорджем Бьюкененом, он решил утаить от государя столь сердечное и участливое обращение к нему английского короля. На телеграмме рукою Милюкова сделана приписка карандашом: «По моей просьбе Бьюкенен отменил. П. Милюков».[3]

Вот как сам Милюков передает инцидент с письмом короля Георга в своем показании судебному следователю Соколову:

«В первые дни революции, когда власть была уже организована в форме Временного правительства, мы получили телеграмму от английского короля Георга на имя Николая II, который только что перед тем отрекся от престола. В этой телеграмме король высказывал царю свои личные чувства. В ней не было никакого предложения касательно дальнейшей участи царя. Это была просто телеграмма учтивости (во французском тексте «Telegramme de politesse»). Мне, как министру иностранных дел, была вручена эта телеграмма; она была адресована на имя государя императора, но так как государь уже не был больше императором, то я вернул ее английскому послу Бьюкенену».

Вот и все. Показание Милюкова расходится с тем, что, по поводу этой телеграммы, говорит сэр Джордж Бьюкенен в своих воспоминаниях[4]:

«Единственная телеграмма, которую король послал государю императору после отречения, была направлена в Ставку через посредство генерала Ханбюри Вильямса, нашего военного агента. В ней ни слова не было сказано касательно прибытия государя в Англию. Так как государь уже уехал в Царское, когда пришла эта телеграмма, генерал Вильямс препроводил ее ко мне с просьбой передать его величеству. Государь был в это время в плену в своем дворце, и как я, так и мои коллеги были поставлены в невозможность входить с ним в какие-либо сношения. Поэтому единственный открытый для меня путь был через Милюкова. Я просил его немедленно передать телеграмму его величеству. Посоветовавшись с князем Львовым, Милюков на это согласился, но на следующий день (25 марта) он объявил мне, что, к крайнему его сожалению, не мог исполнить данного мне обещания. Крайние, сказал он, настроены в высшей степени противно тому, чтобы император покинул Россию, а правительство наше опасается, что слова короля будут неверно истолкованы и послужат аргументом для задержания царя. Я возражал Милюкову, утверждая, что телеграмма короля не заключает в себе никакого политического намерения. Совершенно понятно, что король желал, чтобы государю было известно, что король думает о нем и что несчастие, постигшее государя, ни в каком случае не изменяет чувств и любви короля. Милюков ответил, что лично он это вполне понимает, но так как другие могут дать иное толкование, лучше не передавать телеграммы в данный момент.

Позднее я был уведомлен не предпринимать дальнейших шагов по этому предмету…»

Так государь и не получил телеграммы английского короля. Ее все читали, за исключением того, кому она была адресована.

В Европе почти одновременно узнали об отречении государя, об образовании Временного правительства и об аресте царского семейства в Царскосельском дворце. Как громом поразила эта катастрофа русских людей, пребывавших за границей. Большинство вначале не отдавало себе ясного отчета о том, что творится на родине. Известия из России после переворота стали скудными и противоречивыми, но по содержанию они были столь тревожные, что людям, не утратившим здравого смысла, нельзя было, без жгучей боли в сердце, взирать на начавшийся развал России. Естественно, все волновались за участь царской семьи и своих близких.

Относительно государя сведения были сбивчивые. Говорили, будто он выразил желание поселиться в Крыму и что царское семейство переедет в Ливадию как только великие княжны оправятся от кори. Затем о Ливадии не было больше и речи, а сообщалось, что царское семейство едет в Англию и что английское правительство посылает с этой целью крейсер в Белое море. Между тем время шло, революционное движение разгоралось, а царское семейство продолжало пребывать в заточении в Царском Селе. Стали ходить слухи, что обращение с государем далеко не удовлетворительное. С самим фактом ареста русские люди за границей не могли примириться и потому неоднократно обращались к союзным правительствам с просьбами об обеспечении неприкосновенности царя и императорского семейства.