Картинки нижегородского быта XIX века

Конец первого пятилетия николаевского царствования принес стране после перенесенных ею тяжелых войн с Персией (1826 г.) и Турцией (1828—29) еще ужасное, невиданное и неслыханное эпидемическое бедствие, особенно сильно проявившееся в Нижнем Новгороде. Россия в прежние времена знала «черную смерть» (чуму), «моровое поветрие» (сибирскую язву), но здесь было нечто другое. Признаки болезни, обнаружившейся сперва в Астрахани, состояли в сильном расстройстве желудка и обнаруживались почти внезапно: больной заметно, на глазах худел, изменялся в лице, как бы таял, за непрерывной рвотой и поносом следовали судороги, предшествовавшие смерти, наступавшей через несколько часов после начала болезни. Удивительная особенность эпидемии, принявшей массовый характер, заключалась в том, что она как бы поднималась по Волге, против течения и господствующих ветров.

Слух о приближении страшной гостьи, получившей официальное название «холеры», дошел и до Нижнего. Переполошившиеся власти поспешили принять меры, начав, как и всегда в казенной практике, с «изучения явления». Это дело было поручено оператору нижегородской Врачебной управы коллежскому советнику Беляеву, который, потрудившись неделю в кабинете, доложил, что причину распространения холеры видит в «особенном состоянии атмосферы». Простой народ нашел прообраз ее в библии: «…Не пресыщайся во всякой слабости и не разливайся на брашна. Ибо во многих брашнах недуг будет и пресыщение приближит даже до холеры»…

Религиозно настроенные люди в этих словах увидели «указующий перст Божий», и в дальнейшем это убеждение послужило-поводом для некоторой части раскольников избегать врачебной помощи, чтобы не идти против «господней воли». Губернатор Бибиков решил «не пущать» холеру в нижегородские пределы. Для этой цели по дорогам и выездам из губернии устроили заставы и карантины, а городничим и исправникам предложили всех приезжих из смежных восточных губерний тотчас «обращать вспять». Полицию снабдили подробным «описанием» болезни, и полицейские чины ревностно принялись искать подходящие симптомы у всех больных, какие попадались под руки. Такая «экспертиза» явилась для полиции добавочным источником обогащения. Не желавших откупиться пугали препаратами, присланными для «производства исследования» — ланцетами, шприцами и проч. (В то время при всякой болезни применялось обильное кровопускание.)

Холера пришла в Нижний не сухопутной дорогой: впервые заболевания начались у бурлаков. Губернская власть и здесь осталась верной себе: первым ее действием было распространить среди бурлаков составленное нижегородским лекарем Мартыном Бруннером «Руководство для предохранения себя от холеры». Начальный пункт руководства гласил: «всевозможно беречься от простуды, по ненастному времени одеваться теплее и иметь прочную обувь, если же случилось кому быть на дожде или замочить ноги, то, немедленно, сбросив одежду и обувь, заменить оные сухими и теплыми».

Бурлаки, проводившие всю жизнь мокрыми, «щеголявшие» в лаптях или опорках на босу ногу, не особенно обижались на такую инструкцию, ибо не могли прочитать ее за поголовной безграмотностью. Поэтому не узнали они и о втором пункте руководства: «во время ночи или дня отнюдь не спать на дворе, а кольми паче на мокрой земле».

Зато третий пункт, содержащий требование — «не обременять желудка пищей», выполнялся ими и без того неукоснительно.

Всех пунктов было десять. Последний заключал призыв: «не предаваясь унынию и печали, сохранять спокойствие и веселость духа». В нижегородском народе эти десять пунктов получили название «холерных заповедей».

Холера распространилась в городе с поразительной быстротой. Самое ужасное заключалось в том, что медики не знали, как ее лечить. Были пущены в ход разнообразные средства: горчичники, шпанские мушки, набрюшники из кошачьей шерсти, электрофоры, нашатырный спирт, «уксус четырех разбойников». Вовнутрь больным вливали молоко, водку, скипидар, чистый деготь, уксус, прованское масло… Если из сотни пользуемых всем этим выздоравливал хоть один, средство рекомендовалось, как самое верное.

В городе воцарилось уныние, граничившее с полной апатией ко всему окружающему. На улицах горели костры из можжевельника, почти непрерывно двигались похоронные процессии, при чем хоронили наспех в едва сколоченных гробах.

Два раза в день по домам ходили комиссары, которые опрыскивали в квартирах хлорной водой одежду, посуду, мебель и проч. В семь часов вечера на церковных колокольнях раздавался звон, после которого никто из жителей не смел выходить на улицу. Питание горожан еле-еле поддерживалось крохотным привозом окрестных крестьян, и продавались продукты особо выработанным полицией порядком. К окраинным пикетам подходили с одной стороны крестьяне с продуктами, с другой — покупатели из города. Пикетные смотрители и сторожа, образуя живую цепь, передавали покупки горожанам, а деньги — продавцам.

Нашлись, тем не менее, люди, мрачный юмор которых породил циркулировавшие по городу стихи: