Картины эксгибициониста

Уэртингский Колледж Дальнейшего «Развлечения» неосознанно потворствовал злоупотреблению студентами своими привилегиями. Здесь у тебя был шанс доказать свою значимость и выйти в мир, которому было плевать на твои награды и прочие сертификаты. Мой вклад заключался в том, что я прятал пиво с вином в пианино, располагавшееся в комнате отдыха, приводя его в некондиционное состояние. Ну, возможно, несколько нот «не строили» в верхнем регистре, но когда слухи о заначке дошли до ректора, он попросил сыграть что–нибудь. Звук молоточков, клацающих по бутылкам, мало напоминал соприкосновение железа и струн. Даже немузыкальный ректор быстро понял разницу между «клац» и «динь». Когда открыли крышку пианино, обнажив спрятанное, моя судьба, ровно как и судьба бутылок, была предрешена. Последовало отчисление.

Я помню, как мне было стыдно, когда моя всегда заботливая мама со смущением пошла на прием к ректору с просьбой пересмотреть решение о моём отчислении. Я остался ждать снаружи во дворе, пиная гальку под ногами и чувствуя себя полным ничтожеством. И вот она появилась с таким мрачным выражением лица, что мне захотелось на месте похоронить себя.

— Это твой последний шанс, Кит. Ещё раз, и ты вылетишь отсюда навсегда!

Я попытался вздохнуть, но воздуха не хватало. Мама поцеловала меня. Мне нечем было ответить, разве что своим стыдом. Она села на велосипед и поехала на работу в школу, где служила директором столовой. Правда, это была уже другая школа. Я же понуро побрел на занятия.

Что касается отца, он решил подбодрить меня и купил, как ему казалось, хорошие ноты для фортепиано — Фэтса Уоллера и Джимми Ван Хойзена. С другой стороны, он мог удивить меня, например, услышав запись Арта Тейтума, воскликнул: «Ты должен играть как он!»

Подобные замечания задевали меня, но заставляли ещё усерднее трудиться, чтобы произвести хорошее впечатление на него. Папа слышал о существовании Уэртингского молодежного джазового оркестра, спонсируемого местным муниципалитетом, и повел меня как–то вечером в четверг на репетицию.

Я сидел тихо позади, а в это время, оркестр истошно репетировал темы Каунта Бейси и Дюка Эллингтона. Когда они закончили, меня представили руководителю Вику Йейтсу, пригласившему меня к роялю сыграть что–нибудь. Вероятно, я сыграл короткий регтайм или “Summer Place” Перси Фейта. Он выбрал что–то из кипы нот и попросил сыграть. Я никогда не видел ничего подобного, со странными знаками поверх нот. Что такое Gm7? Я хорошо учился по химии и, возможно, это было одно из химических соединений, типа H₂SO₄. Вик дал мне стопку нот и предложил выучить пять пьес, сказав, что мы увидимся на следующей репетиции через неделю. Теперь мне пришлось не только репетировать классические произведения для миссис Смит, готовиться к занятиям в колледже, но и изучать музыку, выглядевшую как формула какой–то бомбы, которую надо аккуратно разобрать.

«Возьми “I’ve Got Rhythm”» Гершвина. Все мелодии Арта Тейтума строятся вокруг одной последовательности аккордов».

И хотя я не понимал, зачем нужно менять то, что уже и так работает, я исправно отсылал задания по почтовому курсу джазового фортепиано Джулса Рубинса, рекламу которого я отыскал в газете под названием «Melody Maker».

Каждую неделю я получал ноты, по которым должен был разобраться в квинтовом круге, без чего невозможно вникнуть в мир джазовой импровизации. Исправленные уроки затем возвращались мне назад вместе с новым заданием. В начале девяностых я узнал, что бывшая жена моего друга и замечательного поэта Пита Синфилда — Стефани — оказалась дочкой того самого Джулса Рубинса!

Вик был доволен моими успехами. Его оркестр играл на местных мероприятиях вроде званых ужинов или балов. Благодаря музыкантам оркестра я открыл для себя новый мир джаза, первыми образцами которого стали классические альбомы студии «Blue Note».

Джазовая музыка, как традиционная, так и современная, набирала популярность в Британии. Её передавали по радио, она даже попадала в поп–чарты. Кларнетист Монти Саншайн с оркестром Криса Барбера исполнили пьесу Сиднея Беше под названием “Petite Fleur” («Маленький цветок») и достигли с ней третьего места в хит–параде в феврале 1959–го. “Take Five” Дейва Брубека стала шестой в октябре 1961–го. Той же осенью до второго места добралась “Stranger on the Shore” («Незнакомец на берегу») Acker Bilk’s Paramount Jazz Band.

Джаз разбил колледж на две группы. Были «модернисты», носившие короткие волосы, консервативные рубашки, клубные пиджаки. Они предпочитали «Чернику–дайкири»[6]. Им оппонировали «Длинноволосые традиционалисты», щеголявшие в небрежных свитерах, курившие трубки в стиле Шерлока Холмса. Они пили сидр. Хотя я себя относил к модернистам, но пробовал себя в обоих стилях. От первых я стал цвета рома с черникой, от вторых — оттенка светло–зелёного, в итоге меня вырвало в середине урока по алгебре.