Картины. Описание статуй

(1) Прекрасную Панфею и ее характер описал нам Ксенофонт и то, как она отвергла Араспа, не дала себя победить Киру и пожелала с Абрадатом «той же покрыться землею». Но как пышны у нее были волосы, насколько изящны брови, как она смотрит и каково очертание ее рта, об этом Ксенофонт нам ничего не сказал, хотя – превосходный рассказчик – он мог бы передать нам об этом подробно. А вот этот художник – писать историю он мало способен, но картины писать он – крупнейший талант. Хоть он и не встречался с самой Панфеей, но в полном согласии с тем, что нам говорит Ксенофонт, он пишет Панфею такою, какая создана его воображением. (2) Эти стены, мальчик, и эти горящие дома, и этих красивых лидиянок – предоставим персам все это грабить и забирать с собой все, что только для них возможно было забрать. Тут и Крез; о нем говорят, что он был осужден умереть на костре, но Ксенофонт еще не знает такого рассказа или хочет сделать Киру любезность. Сами же рассмотрим Абрадата и умершую вместе с ним Панфею, так как таково содержанье картины; разберем трагедию их жизни. Они любили друг друга, и жена все свои украшения отдала на оружие мужа. Он сражался в этом бою за Кира и против Креза на четырехдышловой колеснице в восемь лошадей; упав с нее, он был изрублен врагами; более всех других он вызывает жалость к себе, еще молодой, с подбородком, покрытым только первым пушком; так поэты считают[134] достойными жалости молодые деревья, если подрубленные они упадут на землю. (3) Его раны таковы, мальчик, какие наносятся теми, кто вооружен боевыми мечами; получить подобного рода раны вполне соответствует такой битве; его яркая кровь окрашивает отчасти оружие, отчасти его самого; окрашен обрызганный кровью также султан: поднимаясь над золотым его шлемом тоже тёмнокрасного цвета, как гиацинт, он еще более оттенял блеск золота. (4) Прекрасны погребальные жертвы и вот это оружие, принадлежащее тому, кто не посрамил его и не бросил в сражении; много других даров из добычи лидийской и ассирийской прислал сюда Кир, чествуя храброго мужа, между прочим, повозку с золотым песком из мертвых, столь бесполезных сокровищ Креза. Но Панфея считает, что похоронный обряд будет незаконченным, если она сама не ляжет в могилу погребальною жертвой Абрадату. Она вонзила себе кинжал в грудь и при этом с такою решимостью, что не издала ни единого стона. (5) И вот она лежит распростертая; ее уста сохраняют свое изящество и, клянусь Зевсом, свою юную красоту, – на губах у нее так чудесно цветет цветок ее красоты; так и кажется, что она только что замолчала. Кинжала она из груди не вытащила, она еще глубже его всаживает, держась за его рукоять, а рукоятка похожа на золотой сучок с отростками из смарагда, но пальцы, которые держат ее, еще прекраснее самой рукоятки. Ничего в ее облике не изменилось от боли, и сама она похожа не на страдающую, но как будто уходит, полная радости, потому что она добровольно сама себя туда посылает. Она уходит не так, как жена Протесилая,[135] увенчанная венком на празднике Диониса, и не так, как жена Капанея, одетая как бы для совершения жертвы; нет, ее красота не прикрашена. Какою была она при жизни Абрадата, такой она сохраняет ее и теперь и с нею уходит в могилу: волосы ее так просто зачесаны и черны; они вьются, рассыпавшись по плечам и спине, ее шея блещет белизной; правда, она ее исцарапала, но, конечно, от этого она безобразной не стала: эти знаки ногтей[136] ярче всякого описания говорят о ее печали. (6) Не покидает лица умирающей также румянец; ведь его вызывают ее цветущая юность и стыдливая скромность. Смотри! Ее ноздри чуть-чуть приподняты, они, можно сказать, – основание носа; от него, как побеги, в виде серпа молодого месяца идут черные брови под белым лбом. Что же касается глаз ее, сын мой, то давай заметим не только то, что огромны они или что они черные, но и то, какой ум в них светится, сколько достоинств ее души, Зевсом клянусь, в них выражается; теперь они таковы, что вызывают общую жалость, но не лишены своей ясной веселости. В них видна непреклонная решимость, основанная на разумной обдуманности, а не опрометчивой смелости; они сознают свою близкую смерть, но еще не совсем ушли из здешнего мира. И спутник любви – страсть из глаз ее так изливается, что мы как бы воочию видим, как она светится. (7) Нарисован здесь и Эрот, соучастник этого дела, нарисована здесь и Лидия, – кровь Панфеи она в себя принимает, и при этом, как видишь ты, в золотое лоно свое.[137]

10. Кассандра [138]