Картины Парижа. Том II

В Париже одни только проповедники пользуются правом обращаться с речью к народу. Нужно пожелать, чтобы они осознали всю важность этого права. Некоторые из них, обогатившись светом философии, высказали полезные истины. Вместо того чтобы глупо высмеивать такое благородное занятие, не лучше ли было бы почтить эту ценную привилегию наложением на проповедника известных обязанностей, обязанностей человека и гражданина? Для проповедников настал удобный случай проявить себя именно таковыми и заслужить этим всеобщее уважение.

Являясь под священным знаменем религии общественными учителями морали, они действительно могли бы силой своего красноречия бороться с господствующими злоупотреблениями и, развивая евангельское учение, распространять божественную заповедь милосердия, со всех сторон нападая на наиболее яркие примеры взяточничества и притеснения.

Все преступления, начиная с самого крупного и кончая самым незначительным, происходят от скупости и жестокосердия. Проповедники могли бы подвергнуть осуждению все политические злодеяния, причиняющие вред народу. Ничто не могло бы остановить этот крик души. Простая, голая правда обладает сокрушающей силой; к тому же правительство никогда не осмеливалось прямо поражать святую истину.

Исходя из этой точки зрения, проповедники, не оскорбляя правительства, могли бы принести ему пользу. Пусть они впитывают здравые, всеми признанные идеи. Все идеи, полезные человечеству, находятся в Евангелии, которое проповедует только любовь и милосердие; философия наших дней является лишь ответвлением христианства. Некоторые проповедники, повторяю, уже выполнили этот благородный долг в присутствии короля. А как прекрасна обязанность — доводить до слуха монарха стоны, которые сам он не в состоянии услышать, и те высокие идеи, от которых пытаются его оградить!

Я высоко ценю церковное красноречие, и мне хотелось бы быть одним из тех проповедников, которые способны приносить утешение в горестях, царящих повсюду, говорить народу языком апостолов, распространять слово божие в том виде, как оно запечатлено в священном писании! Только в этот момент проявляется во всем своем блеске достоинство священнослужителя. Убеждать, привлекать, утешать, развертывать все сокровища самой высокой морали, наиболее способной преподать людям любовь к миру и к милосердию, — какое это почтенное поприще!

Что же касается аббатов, так называемых остроумцев, которые, гоняясь за бенефициями, проповедуют напыщенными фразами и по возможности стараются угодить Двору, которые только и думают, как бы составить себе состояние, и выхватывают из сокровищницы чужих мыслей кое-какие обрывки, кое-какие ораторские приемы, но ничего не дают страждущей толпе, — что же касается всех этих одержимых в рясе, изрыгающих плоские грубости против философов, не умея ни читать, ни понимать, ни ценить; которые пренебрегают здравым смыслом и превращают талант проповедника в талант клеветника, — то я могу только сожалеть, что они оскверняют такой высокий сан и не чувствуют своей действительной силы и того влияния, какое они могли бы иметь на умы, если бы научились говорить людям о их нуждах.

Говорят, что один бывший иезуит, по имени Борегар^{129}, напускавший на себя ораторский пыл, думал, что достиг высшего совершенства в своем искусстве, когда неистово и нелепо выкрикивал: Нас упрекают в нетерпимости! О! Разве не знают, что и милосердие способно на яростные порывы и что усердию не чужда мстительность? В другой раз он начал свою проповедь так: Приблизьтесь, друзья! Опустите завесу, закройте алтарь!.. Я поведу речь о философах!.. Как это забавно!

Иной проповедник говорит в одном из предместьев Парижа или в какой-нибудь деревушке сочиненную им речь против роскоши: Братья! — восклицает он, обращаясь к беднякам. — Роскошь вашего стола, изысканная тонкость ваших блюд, возбуждающая чувства, притупленные и уставшие от наслаждений… Все это он говорит жалким беднякам, которые по воскресеньям лакомятся только хлебом, салом и капустой, сваренной в соленой воде!

Зачем же он это говорит? Это просто-напросто проба проповеди, которую он должен произнести на следующий день в церкви Сен-Рок, в богатом финансовом квартале Парижа. Народ спит за его проповедями, потому что не способен воспринимать его красноречие и его познания. Господин Улье де-Безансон говорит, что видел в 1739 году в стокгольмской церкви св. Клары церковного сторожа, который ходил с длинной тростью в руках и хлопал ею по головам тех, кто засыпал во время проповеди. Если бы такой же способ применили во Франции, то рука служителя никогда не оставалась бы праздной и пришлось бы дать ему в подмогу несколько человек.

288. Англофоб