Картины Парижа. Том II

И действительно, корпоративный дух всегда поддерживает произведение, рожденное в недрах Академии, в ущерб другим произведениям. Если автор не имеет ничего общего с Академией, то за отсутствием глухого неодобрения, прибегают к злостному и предумышленному молчанию. О выходе книги не объявляют, ее не рекламируют, ей приходится прокладывать себе дорогу собственными силами. А какая книга была оценена по достоинству при своем появлении на свет? Пенсии и награды, которые снискивают себе академики, находящиеся у самых источников милостей, дают лишний повод к жалобам и раздорам в среде литераторов.

Услуги, оказанные Французской академией нашему языку, очень малы, чтобы не сказать — ничтожны. Без этого учреждения язык достиг бы гораздо более быстрых и значительных успехов. Что может быть гибельнее идеи — обречь язык на полную неподвижность, в то время как другие искусства двигаются вперед! Что может быть нелепее того догматического тона, который порой себе присваивает Академия! Насмехаясь над Сорбонной, не повторяет ли она сама только старые слова, не руководствуется ли старыми авторитетами, подобно теологам, которые брюзжат на своих скамьях?

Это учреждение, состоящее, правда, из хороших писателей, но включающее далеко не всех их, имеет свою ценность, но лишь пока речь идет об отдельных личностях. Собравшись вместе, ее члены разделяют судьбу всех вообще корпораций: становятся мелочными, порождают одни только мелкие идеи, пользуются только мелкими средствами, руководствуются лишь мелкими соображениями. Это учреждение было бы полезно, если бы стряхнуло с себя жалкие предрассудки и осмелилось бы развить в себе вкус, диаметрально противоположный тому, каким оно вдохновляется теперь, — другими словами, если бы взамен местной, условной манеры, напоминающей манеру отдельной живописной школы, оно постигло бы беспредельность искусства, выражающего человеческую мысль, если бы оно допускало любой колорит, любую манеру и поняло бы, что не существует никаких постоянных правил для искусства, запечатлевающего на бумаге могущество наших мыслей и пылкость наших чувств.

Благодаря тому, что писатели составляют в Академии только маленькую группу, характер этого учреждения быстро искажается; оно начинает само себе вредить и, помимо воли, принимает в свою среду собственных же врагов. У Академии нехватило мужества отказаться от чужеземной награды; доверие к Академии много раз было подорвано интригами, а потому в глазах бедного, гордого и скромного литератора вскоре совсем потеряет всю прелесть единственное место, которое предоставляет ему родина и которое могло бы вознаградить его за труды. Для вельможи является только лишним наслаждением лишить этого места писателя, не имеющего за собой ничего, кроме общественного мнения. Добрейший и чистосердечный Патрю^{132} произнес следующую речь, когда Академия вздумала принять в свою среду одного невежественного вельможу вместо известного писателя: В древние времена у некоего грека была превосходная лира. Когда у нее лопнула одна струна, он заменил ее не кишечной, а серебряной струной, И лира потеряла всю свою гармоничность.

Мне кажется, что писатели хорошо бы сделали, если бы во-время отказались от этой коварной награды. Их таланты приобрели бы большую мощность и непринужденность. Они не стали бы тогда безрассудно отказываться от славы, которая ждет их за пределами столицы, ради известности в Париже, всегда бурной и вспыхивающей только затем, чтобы вскоре угаснуть.

В академиях писатели видят друг друга слишком близко; недостатки каждого кажутся еще большими, чем они есть в действительности, самолюбие обостряется, интересы расходятся, нет больше взаимного согласия, гармония нарушена. Мне очень нравится ответ поэта Лене^{133}. Один академик предложил ему предпринять что-нибудь, чтобы войти в эту корпорацию. Поэт гордо ответил: Хорошо; но кто же тогда будет вас судить?

Академия, занятая своими интересами, недостаточно отдает себе отчет в том, что читающая публика следит за выборами, обсуждает их и считает нелепостью, когда избранником является незнакомое ей лицо. Когда начинают обсуждать сомнительные заслуги, публика возмущается и смеется над никому неведомым избранником.

Некоторые академики разыгрывают роль гения. Но гениальность подобна стыдливости: ее невозможно сыграть.

Кофейня. С гравюры Сент-Обена.

Теперь уже Академия не предлагает в качестве темы ежегодного конкурса вопрос: В чем заключается высшая добродетель короля?, как бывало в царствование Людовика XIV. В наши дни писатели, входящие в ее состав (надо им отдать эту справедливость) не ограничиваются наблюдением за чистотой стиля; они считают себя призванными исправлять нравы и никогда не позволили бы себе обсуждать такую недостойную и презренную тему.