Картонные стены

Не придумав ничего лучшего, Самоварова приобняла женщину и начала осторожно поглаживать ее широкую, сжатую спазмом спину.

Когда Валерий Павлович, потирая на солнышке глаза, показался на крылечке гостевого дома, Варвара Сергеевна затушила уже третью за утро папиросу и, ловя недовольное урчание внутри, вдруг вспомнила, что еще ничего не ела.

Минутами ранее, когда Жаннина истерика отступила так же внезапно, как и началась, женщины успели немного поболтать.

Варваре Сергеевне удалось выяснить, что подруги знакомы почти пятнадцать лет, когда-то вместе работали (быстро обойдя эту тему, распоряжайка не уточнила, где именно), а после Алининого замужества, особенно после рождения Антона, виделись редко.

На важный вопрос, почему исчезнувшая пригласила подругу пожить (и приглашала ли вообще?), Самоварова так и не получила внятного ответа – в Жаннин мобильный постучалось сообщение.

Она быстро прочла его, и на ее губах опять появилась загадочная улыбка. Но Жанна тотчас взяла себя в руки и, будто оправдываясь, начала сумбурно объяснять Самоваровой, что ей необходимо встретить строительный материал.

Но прежде чем расстаться, Жанна пригласила их с доктором в большой дом на обед.

9

Из дневника Алины Р. 24 апреля.

Как-то один из многочисленных приятелей Андрея, из тех, средней руки чиновников, что нужны по работе, сидя с нами в шикарном ресторане и нахально дымя на меня весь вечер своим айкосом, заявил, что все без исключения прорабы – жулье и ворье, особенно те, кого привел дизайнер. На мой вопрос, кому набирать необходимых для ремонта нашего монстра работяг, кому их контролировать, поставлять тонны черновых материалов и следить за их качеством и качеством работ, он ничего внятного не ответил.

Павлин напыщенный!

Видала я таких когда-то, пачками. Одни понты. А тронь глубже – «голый Вася на матрасе» с недостроенным коттеджиком в пятидесяти километрах от МКАД.

И ведь не о квартирке шла речь, а о пятистах квадратных, без учета террасы, метрах!

А еще, как выяснилось, на участке необходимо провести дренажные работы, не говоря уже о нуждающемся в подновлении экстерьере успевшего за несколько зим выцвести и дать кое-где трещины дома. А еще…

Впрочем, мой здравомыслящий муж и не думал прислушиваться к балаболу, и совсем скоро, утвердив с нами окончательную смету работ, на сцену бодрым шагом вышел прораб Ливреев, за спиной которого маячили выписанные из какой-то украинской глуши трое молчаливых и хмурых работяг.

Нам он их представил как лучших из тех, что были у него в резерве.

Сложно себе представить, как могут выглядеть остальные… (

С такого рода людьми я еще не сталкивалась.

Несколько первых наших встреч они не смели поднять на меня глаза и казались мне чуть ли не дикарями в своих сине-пыльных, навевавших ассоциации с арестантскими робами спортивных костюмах.

Но я старалась быть предельно дружелюбной.

Мне рассказывали, что обиженные строители могут в процессе ремонта и яйца в стену замуровать. Несложно догадаться, на какие мучения это обрекает глупых и жадных хозяев!

С детства отец приучил меня уважать любой труд. А потом уже я сама, там, куда занесла нелегкая, чуть не каждый вечер отчаянно про себя вопила: «Господа, вы же не скоты, да и я прежде всего человек!»

Но люди, увы, склонны видеть лишь образ, который мы сами, с умыслом или нет, упорно для них лепим… В том моем случае обижаться или негодовать было бы абсурдно.

Но я отвлеклась.

Мне далеко не сразу пришло в голову, что моя, по словам мужа, обезоруживающая прямолинейность могла быть расценена строителями как избалованность скучающей хозяйской жены, которой мужик сунул в руки пусть сложную, но крайне занимательную игрушку – Большой Ремонт.

Наверное, этим и можно объяснить тот напряг, проявлявшийся в жестах и словах, который первое время исходил от них при нашем общении.

Спеца по электрике Ваню, самого угрюмого мужика неопределенного возраста, кликали Дядей. Он был невысок ростом, сутул и карикатурно кривоног, а над его растянутыми трениками нависало нездоровое пузцо.

Второго строителя, племянника Дяди Вани, молодого парня лет двадцати, звали Коляном. Ливреев, оправдывая его юный возраст, раз сто подчеркнул, что тот отлично кладет плитку и клеит обои, к тому же имеет редкий талант с ходу читать дизайнерские чертежи.

Бригадира, спеца по всему сразу, но особо – по сантехнике, женатого на сестре Дяди, самого смелого из них мужика лет сорока, звали по имени-отчеству – Иваном Михайловичем, а чаще просто Михалычем, но с оттенком неподдельного уважения (даже со стороны Ливреева).

Если его облагородить, отвести к дантисту – и стилисту, – мог бы получиться истинный мачо.

Бригадир всегда был собран и неразговорчив, так что меня не покидало ощущение, будто у него фига в кармане.

В каждом моем обращении к нему он будто угадывал подвох, хотя, в отличие от двух других, позволял себе даже (неожиданно для его угрюмого вида) от души рассмеяться в ответ на мой глупый или провокационный вопрос.