Картонные стены

На печке, у печки, подоив корову, накосив сена, одевая ребенка в стылых сенях, чтобы отвести его пешком в единственную на несколько верст деревенскую школу, штопая и стирая, выращивая и собирая, прося бесконечно у Бога и внезапно обидевшись на Него…

Да нет, что я несу!

В ваших далеких деревнях давно уже есть отопление, машины, сады и школы, магазины, фейсбук и даже паленые сумки «Луи Вуитон». А на заработанные вами деньги кто-то строит вашим семьям скромные по нашим меркам, но очень милые, судя по фоткам, дома, а на Пасху и Новый год вся ваша родня обязательно получит столичные, купленные на распродажах подарки.

Какая уж разница, в каких условиях они вас ждут. Вопрос в том, ждут ли.

Способны ли они десять месяцев в году обходиться без мужской помощи и ласки?

Сомневаетесь…

Я вот тоже сомневаюсь.

Я вообще постоянно сомневаюсь.

Для любви одинаково губительно как полное отсутствие возможностей и денег, так и их неожиданное появление.

Пока я была бедна, носила одни на двоих парадные туфли с Жанкой, бережно складывала в сумочку флаерсы на вторую бесплатную чашку кофе, ездила на метро или через силу, почти как вы, ребятки, отвечаете на мои дурацкие вопросы, кокетничала с хачами, чтобы довезли подешевле, тряслась в их прокуренных развалюхах и думала о том, хватит ли мне заработанного в клубе, чтобы погасить коммуналку, оплатить мобильный, интернет, дешевую маникюршу, не слишком дешевую парикмахершу и еще, быть может, для поездки в Белек в конце сезона, – слово «любовь» было заманчивым, но никак во мне не отзывалось.

Просто красивое слово.

Так же, как подавляющее большинство, я плакала в конце фильмов, где он несет ее, мертвую, на руках, и все хорошее в его жизни в этот момент закончилось, хотя он, под взглядами шмыгающих носами зрителей, изображает непоколебимую веру в то, что где-то, может, в том самом «космосе», они все равно будут вместе.

Всем нам отмерено одинаковое количество любви.

Только получаем мы ее разными порциями.

А когда подводят самые-самые, кому положено стоять на раздаче, неизбежно появится кто-то другой, внезапный, непредсказуемый…

Любовь – это приятие другим человеком любой твоей правды, даже той, от которой ты всю жизнь бежишь.

Долгое время мне казалось, что Андрей меня любит, просто не хочет, боясь пораниться, ничего обо мне знать.

А мне ведь это и было нужно – чтобы не знал…

Люблю ли я его?

Странно, но этот вопрос я начала задавать себе только через два с лишним года после нашей встречи.

Нет, вру…

Этот простой и точный, как неожиданный диагноз, поставленный моему отцу, вопрос впервые задал мне В.

И этим вопросом, словно стальным крючком, в какие-то секунды достал меня, упиравшуюся, закрывавшую лицо руками, из безопасной норы и положил, сука, под свой операционный светильник.

О нет… Я хотела обратно в свою норку, она хоть как-то защищала меня!

Но В. уже разложил свои скальпели и зажимы.

До сих пор не могу понять, готовился ли он к вскрытию моей души во спасение меня или просто он – редкостная жестокая тварь.

Когда я тряслась, обнимая себя руками, он говорил, говорил, говорил… Он очень хотел помочь, видя, что я еще живая.

Позже мне против воли пришлось задуматься, чтобы понять: мой муж Андрей любил не меня, а меня в той моей части, где я могла быть ему полезной, а потом уже, совсем чуть-чуть, – и в нашем сыне.

А я лишь была безмерно благодарна ему за то, что принимала за любовь.

Уверена, девяносто процентов нынешних женщин, которые все еще хотят замуж, мечтают найти себе такого, как у меня, Андрея: привлекательного, целеустремленного, дерзкого, с хорошей родословной, нацеленного на благополучную семью.

Ах, ну да…

Я же хотела по порядку.

Не получается.

Много эмоций и мало разумных мыслей…

Ребятки мои чумазые (при некоторой помощи сторонних подрядчиков) сделали почти невозможное: заехав на объект зимой прошлого года, к Восьмому марта этого года расстарались так, что мы могли уже жить в нашем доме (если, конечно, забить на шум и бесконечную грязь).

К этому странному, непомерно раздутому народом празднику были полностью готовы к эксплуатации наша с Андреем зона и кухня-столовая.

Спальня Тохи, почти все помещения цоколя и мансардный этаж оставались еще в работе.

Я с сыном окончательно переехала в дом в апреле, ровнехонько на светлый праздник Пасхи, после которого Жанка, на тот момент уже вовсю кокетничавшая с нашим прорабом, осталась пожить со мной. Ее всегда too much, и она, похоже, до сих пор верит, что окружающие созданы для того, чтобы решать (или хотя бы выслушивать) все ее проблемы.

Почему она осталась, напишу позже, рука затекла. Да и бежать пора, я даже со второго этажа слышу, что приехал Ливреев.

18

– Михалыч, у вас перекур-то намечается?