Картонные стены

– Вы очень интересный человек, – после паузы продолжила Жанна. Теперь она явно старалась подольститься, закрепиться в снова пойманной тональности общения. – Кстати, может, по кофейку, для связки слов в предложении? А еще лучше – по коньячку?

– Для коньяка рановато, а от кофе не откажусь.

– Тогда пойдемте в дом!

– Но у меня тоже кофе есть, а сегодня, благодаря вам, есть уже и чашки.

– Там ваш Валерий Павлович, и я ему явно не нравлюсь. Не обижайтесь, но у он у вас больно заумный. Ни слова, как говорится, в простоте… Мне сложно с такими людьми.

– Глупости. Хотя, как скажете, можно и в большой дом.

Этого Самоварова и хотела.

Жанна повела ее через террасу, на которой рабочие, допивая кофе, что-то негромко обсуждали.

На сей раз даже не взглянув в их сторону, распоряжайка приоткрыла дверь.

Отуда-то из глубины, видимо, со стороны центрального входа, послышался разговор.

– Я буду ждать маму здесь! – раздался тоненький упрямый голосок.

Ему что-то совсем тихо, так, что было не разобрать, отвечали.

– Нет! Я хочу здесь! Я не хочу наверх!

Жанна замешкалась на пороге.

– Что-то мало они сегодня погуляли, – оправдывающимся голосом обратилась она к Самоваровой, но лицо ее при этом потемнело.

По мере приближения вошедших голос мальчика становился все громче и истеричнее:

– Я тебя ненавижу! Я хочу ждать маму здесь!

И тут за спинами Варвары Сергеевны и Жанны, застывших у открытой двери на террасе, послышался жуткий грохот.

Маленький кривоногий дядя Ваня лежал на бетонном полу, похожий на пойманного в банку паука, и бился в конвульсиях. Лицо его исказила судорога, изо рта шла пена.

Михалыч схватил со стола ложку и ловкими опытными руками разжал товарищу маленький, неестественно красный рот.

19

Из дневника Алины Р. 1 мая.

В этом доме у меня постоянно мокрая после душа голова. Толком подкраситься, в отличие от Жанки, не успеваю, а с ресницами, бровями и ногтями вопрос решаю два раза в месяц – спасибо современным технологиям, ногти всегда красные, а брови и ресницы – почти соболиные.

Из запланированного на день, как правило, удается сделать все, но на себя времени почти нет. Когда я предложила Жанке остаться, точнее, она не мытьем, так катаньем, оставшись без работы, вынудила меня сделать это предложение, я поначалу обрадовалась: мы снова, как в добрые старые времена, были вместе.

Каждый день мы готовили для Тошки затейливые блюда, играли с ним в прятки, гуляли в лесу и два-три раза в неделю, как раньше, занимались вместе йогой.

Привыкнув к ней заново, я начала бояться, что она вдруг передумает и уедет.

Тогда я стащила у нее заколку.

Вдруг сработает?

Сработало, но не так, как хотелось.

Произошло неизбежное: Жанка залипла на Ливрееве.

С тех пор йогу (и все остальное) ей заменяет наш прораб, а что до меня, то здесь включается моя обычная амбивалентность: с одной стороны, мне проще оттого, что не приходится подолгу уговаривать ленивую подругу принести коврики и уделить практике хотя бы двадцать минут, а с другой – я злюсь на себя за всегдашнее потакание чужим желаниям и следование на поводу у чужих обстоятельств.

Вообще, если подумать (как же я хочу повесить на разум железные замки, чтобы навсегда закрыть себя от этих изнуряющих мыслей!), я всю жизнь только и делаю, что иду на поводу у чужих обстоятельств.

Если бы Жаннет, скажем, была больна ревматизмом, – другое дело, но она манкирует йогу, прогулки в лесу и наши совместные игры с Тошкой только потому, что сутки напролет чего-то ожидает от своего телефона. И теперь в нем, сука, поселился один Ливреев – лебезящий передо мной, грубоватый с рабочими, примитивный до тошноты… Даже не знаю, что мне в нем противнее: простота в общении (он может и яйца при нас ненароком почесать!) или многозначительное (типа тактичное) молчание, когда тема крутится вокруг его семьи. Жену он называет не по имени, а просто «жена», и первая буква вылетает из его рта, будто надоедливая муха, которую он лишь из жалости не может прихлопнуть, а когда она ему при нас звонит – он голосом робота, какой включают при телефонном обзвоне, говорит благоверной, что «занят на работе».

Вчера эта дура восхищалась его якобы упругой не по возрасту задницей. Я же вижу под одеждой рыхлое, давно подуставшее от нехитрых пороков тело.

Обидно, что сквозь свою восторженную глупость Жанка не в состоянии разглядеть, что наши с ней переживания несопоставимы.

Да, когда-то она пережила страшное, но сколько лет уже прошло с тех пор…

И вот парадокс – о том, действительно жутком, что случилось с ней еще в Ростове, пока жила с мужем, она если и вспоминает, то отстраненно, как про бабкину соседку. Ровные, круглые слова, жесткие сухие факты.

Зато про Ливреева!

Мое сознание, конечно, фильтрует поток бесполезной инфы, но даже сквозь этот фильтр в меня нет-нет да падают и оседают в памяти подробности его скучнейшей жизни, такие же банальные, как и рожа подсмотренной нами на фейсбуке его жены, дешево и похабно напичканная филлерами.