Картонные стены

И здесь я снова завишу от чужих обстоятельств: от того, во сколько Ливреев позвонил Жанке и позвонил ли вообще, целиком зависит ее настроение, а значит, во многом и мое.

И получается, что от этого сукодея так или иначе зависит настроение в нашем доме!

Но я по-прежнему хочу, чтобы она осталась…

Вероятно, потому, что я прячусь за нее от Андрея.

От его безразличия и эмоциональной скупости.

Вероятно, потому, что при всем своем эгоизме и тупости Жанка имеет способность проживать каждую минуту своей жизни, то рвя воздух в клочья, то расцеловывая цветы на поклеенных работягами Ливреева обоях.

Здесь мне с ней лучше, чем без нее.

Она живет, даже когда играет…

А я живу только благодаря тому, что играю.

Ну а если со мной что-то случится, она, эта до треска в ушах громкая и неважно воспитанная девка, не оставит Тошку, я это точно знаю…

И даже если Андрей бросит свою сверхважную работу и посвятит себя воспитанию сына (что вряд ли), он не посмеет отказать ей в возможности навещать Тошку. Не по доброте душевной, а потому, что она знает (и прекрасно помнит!), как все было на самом деле.

А для сына это останется единственной настоящей ниточкой к его про́клятой маме.

20

– Пока мы с Алиной вместе жили в доме, я их в основном из окна только видела. И они, замечая, что мы на них глазеем, хвосты расправляли и начинали работать не то чтобы усердней, но вызывающе – словечками своими местечковыми громко перебрасывались, а то и ржали, и мне всегда казалось, что надо мной, ну не над ней же…

– А почему вы так уверены, что ржать можно только над вами?

– Смеяться над Алинкой?! Она вся такая выверенная здесь стала, будто оступиться в каждом шаге боялась. Хотя и держалась с ними на короткой ноге, это было уловкой с ее стороны. Ясен пень – ржали надо мной. Я ж их прорабу очень нравлюсь. И все уже давно всё понимают…

Последние две фразы распоряжайка произнесла с таким достоинством, словно речь шла не о Вадике Ливрееве, а о какой-то знаменитости.

Они стояли в столовой у большого окна и, продолжая переговариваться, наблюдали, как рабочие возвращаются на свои места.

После свалившихся разом двух происшествий – истерики Тошки и падучей дяди Вани женщины словно приблизились друг к другу на несколько шагов. Распоряжайка убрала из голоса дешевые опереточные интонации, а Варвара Сергеевна заметно смягчилась.

Минутами ранее Жанна, не в силах дольше терпеть истошный плач, ворвалась в дом, схватила ревущего мальчишку на руки и что-то лепетала в его зареванные глаза, а пальцы ее перемещались по его дрожащему тельцу на удивление ловко и ласково, будто эти пальцы перенянчили уже не одного ребенка. Крепко прижимая худенького, на вид лет шести-семи ребенка к себе, она кружила с ним по столовой, а когда окончательно выдохлась, села на стул и усадила к себе на колени. Щечка мальчика устало дернулась и машинально прижалась к ее щеке.

И Жанна тут же нашлась, на ходу придумав следующее: поиграть после обеда в прятки в новом большом составе: с нянькой, Варварой Сергеевной и рабочими.

Мальчик, продолжая тихо всхлипывать, подумал и согласился. И только после этого, утирая глаза ладошками, позволил няньке, приземистой, незаметной, в повязанном по мусульманскому обычаю платке, отвести себя наверх, в детскую.

Варвара Сергеевна спорить не стала: прятки так прятки.

Мальчишку ей было так жаль, что сердце саднило.

Насколько она сумела рассмотреть, светленький парнишка, чертами лица чем-то смахивающий на актера, сыгравшего Гарри Поттера, на Алину был не похож, впрочем, на Андрея – тоже.

Вышли на улицу предупредить об этой затее рабочих.

Дядя как ни в чем не бывало сидел на ступеньках террасы и с помощью ручной бетономешалки готовил раствор в большом железном корыте.

На Жанну и Варвару Сергеевну он взглянул удивленными и слегка виноватыми глазами.

– В прятки играть будем, – огорошила его распоряжайка. Судя по ее будничному тону, такие припадки у него случались и раньше.

– Че, дюже треба? – промямлил себе под нос рабочий.

Выглядел он уже совершенно нормально, только веки слегка набрякли и порозовели, а под глазами залегла нездоровая синева.

– Дюже. Сам-то как? Тебе, может, кофе сделать?

– Сделали уже. А то без тебя бы тут никто не догадался, – хмуро бросил подошедший Михалыч.

– Не хами, бригадир, и так тошно.

– Тошно ей! – Михалыч чуть развернулся и неожиданно смачно и зло сплюнул.

«И эта бездумная кокетка еще будет заливать, что большую часть времени видела их только из окна. Она не столько меня, сколько себя убедить пытается. Нет, и тут все намного сложнее и глубже… Поистине, любой коллектив подобен импровизирующему оркестру: сфальшивила скрипка – и вот уже альт, пытаясь прикрыть лажу, силится изобразить какой-то иной пассаж, тотчас сбивается фортепьяно, сердито глохнет виолончель, и чудная мелодия превращается в набор режущих слух звуков».

– Помощь нужна, – будто не обратив на хамский жест внимания, безо всяких кривляний пояснила Жанна. – Слышал же, что там с ребенком творилось? Пообещала ему в прятки большим составом поиграть, только это и успокоило.