Картонные стены

– А, – Жанна махнула рукой и, прежде чем ответить, какое-то время размышляла. – Если вы про вчерашний наезд Андрея, то нет, я не знала, что мамашка жива! А то, что Алина всю дорогу из-за нее страдала, знала… Даже не так – чувствовала. У нас в клубе большая часть девок – понаехавшие. И почти все они, что на Новый год, что на Пасху, к своим, к родне соскакивали. А мы с ней, как два одиночества, сверхурочно работали. И после отмечали – когда вдвоем, когда еще с кем… У меня-то понятно – отец давно умер, мать осталась в Ростове, и отношения с ней после моего развода и отъезда в Москву ограничиваются тем, что я ей деньги раз в месяц отправляю да звоню пару раз в неделю. У меня брат есть старший, тоже в Ростове живет, алкаш конченый… Так с этим соракапятилетним придурком мать как с младенцем возится: «Витечка-Витечка!». А со мной… Как только я осталась без работы и перестала отправлять им деньги, сквозь зубы начала разговаривать… Но какими бы ни были мои гребаные родственнички – они реальные, живые люди! Я говорю и с ними, и о них, а Алинка о своих – практически ни слова. Так, иногда вспоминала что-то несущественное из детства… Вроде и проведать иногда ездила, но ничего потом не рассказывала, а я в душу не лезла.

– Жанна, все это печально, но давайте вернемся к Аглае Денисовне.

– А че с ней?! Реально успешная тетка: всю дорогу замужем за жирным чиновником-генералом, квартира в центре, машины-шубы, серебришко-фарфор-паркет, и Ахматова с Цветаевой, для фона, на журнальном столике. Алинка мне с придыханием про это рассказывала! А вообще Андреева мамаша всегда жила, как хотела, то есть – для себя…

– Чтобы жить для себя, вовсе не обязательно выходить замуж. Тем более рожать ребенка, – глухо уронила Самоварова.

Ее собственная семейная жизнь, как на ускоренной перемотке, быстро пронеслась перед глазами.

Она-то большую часть жизни не для себя жила, а для работы и семьи! Именно в такой последовательности…

– Вы правы. В наше время это уже не обязательно. – Почувствовав перемену в настроении собеседницы, Жанна высвободилась из-под руки Самоваровой и внимательно на нее посмотрела.

– Время всегда одинаково. – Глядя Жанне в глаза, сухо произнесла Варвара Сергеевна.

– Но лодку-то уже раскачали до предела! Сидят, сороки, и со всех сторон орут, что, мол, у нас теперь свобода выбора! Какого, к черту, выбора, если мы даже не щупали то, из чего выбирать? Ведь именно ваше поколение: матери, учителя, соседки, внушали нам, тем, кому не посчастливилось родиться в Советском Союзе, что в двадцать надо обязательно выйти замуж, родить до тридцати, а потом терпеть, терпеть, терпеть! – горячилась она. – А теперь вот кто-то задал новый курс, и нам, затюканным и уставшим от беготни за мужиками, пеняют на то, что установки эти неправильные! Типа, женщина – тоже человек и терпеть, мол, ничего и никого не должна! И сексом, которого тогда не было, теперь можно заниматься с кем угодно, а главное – в свое удовольствие! Слава богу, я, в отличие от Алинки, еще не наглоталась до кучи книжной пыли про тонкие чувства! С таким винегретом в башке не то что жить – думать иной раз затруднительно… Замуж я, как положено, в двадцать вышла, через год родила, все было вроде бы правильно, да не сложилось… Теперь вот живу как умею. И к матери не езжу потому, что в ее замшелом провинциальном мирке на меня всякий раз зырят как на нахрапистую столичную шалаву. Что мать, что тетка, насквозь пропахшие капустным рассолом и предрассудками, уже с порога, глазами задают один и тот же мудовый вопрос: «Ну, че, жениха-то столичного подцепила?». А здесь, в сердце прогресса, я снова дура, потому что все еще, ептыть, не теряю надежды его найти… И секса хочу по любви, а не потому, что давно пора замуж, и не потому, что не надо себе ни в чем отказывать. А как нынче правильно, чтобы не чувствовать себя кругом дурой, никому не известно! – выпалив все это на одном дыхании, Жанна как будто сдулась и схватилась за чашку, из которой недавно пил свой кофе Ливреев.

– Правильно так, как хорошо для вас… – медленно произнесла Самоварова. – Но желательно, чтобы ваше «хорошо» не причиняло неудобства окружающим, – не сдержавшись, добавила она.

Сказанное распоряжайкой царапало ее, словно острые мелкие камушки. Похожие слова, с той же интонацией часто выкрикивала ее родная дочь, долгие годы безуспешно устраивавшая свою личную жизнь.

– А я не знаю, как для меня хорошо! Чувствую одно – а общество навязывает другое. И даже вы… хоть вы и такая… особенная, ни на кого не похожая… Вы ведь тоже думаете про меня не слишком хорошо, разве не так? – и Жанна мотнула головой в ту сторону, куда минутами ранее ушел Ливреев.

Самоварова невесело улыбнулась и покачала головой.

Теперь Жанна смотрела на нее глазами запутавшейся девчонки, ищущей поддержки у взрослого человека.

– Жанна, а можно очень личный вопрос?

– Давайте…

– Что случилось с вашим ребенком?