Карусель

— Посмотрите, потом мне сообщите о своем решении, — нетерпеливо перебила меня Комлева.

— К вам не пускают, — вставил я, вспомнив, что дверь ее кабинета в неприемные часы закрыта изнутри, а пройти можно лишь через смежную комнату, в которой сидят трое из ее многочисленных сотрудников.

Передо мной сунулся в ее кабинет толстый молодой человек с черной шевелюрой и черными беспокойными глазами, она его тут же выставила из кабинета, сказав:

— Я принимаю только по предварительной записи, о часах спросите в соседней комнате.

— Да мне только узнать... — наступал настырный молодой человек.

— Гражданин, выйдите из кабинета! — услышал я повелительный голос, в котором, как пишут, прозвенели металлические нотки.

Черная шевелюра, как тоже иногда пишут, мгновенно слиняла.

Видя, что я не последовал примеру черноволосого, Алла Дмитриевна соизволила заметить:

— Я буду принимать до часа.

Было всего половина одиннадцатого, и я без лишних слов помчался на улицу Маяковского. Дом еще не освободился от строительных лесов, во дворе виднелись высокие кучи мусора, вдоль тротуара стояло несколько голубых вагончиков «Главленинградстроя». У самой арки — лебедка, железные корыта с раствором. Мне пришлось побегать от прораба к технику жилконторы.

Техник сказала, что ключи у прораба, а прораб — что у техника. В конце концов оказалось, что ключи в конторке прораба, но он не пустит меня в квартиру, потому что там еще газовая плита не установлена.

— Я не собираюсь обед варить, — попытался пошутить я, но прораб, высокий мужчина с недовольным лицом, не принял шутки.

— Вот все сделаем, тогда и смотрите, — пробурчал он и повернулся ко мне спиной. Рядом с ним стояли еще несколько человек и тоже заглядывали ему в рот.

— Мне ведь только взглянуть, — у меня смотровая, — умоляющим голосом, презирая себя, залепетал я, — При чем, товарищ, тут газовая плита?

После долгих препирательств — я не собирался уходить, не взглянув на квартиру, — один из присутствующих при этом разговоре — он оказался инженером строительства — мне, наконец, дал ключ, ровно на одну минуту, как предупредил мрачный прораб. Даже при самом беглом осмотре квартира мне показалась хуже, чем моя. Да и размером меньше. Одна большая комната была разделена на две смежные тонкой перегородкой. Более детально мне не удалось все рассмотреть, потому что прораб бесцеремонно вытолкал меня из прихожей на лестничную площадку, пахнущую масляной краской. Если меня сейчас спросить, что это за квартира, я, пожалуй, толково и не смогу ее обрисовать. Запомнилась лишь полуовальная ванная комната с голубым кафелем. И прихожая с окном во двор.

Комлева встретила меня еще неприветливее, чем утром.

— Что вам не понравилось?

— Она, понимаете, хуже моей, — стал было объяснять я. — Там невозможно оборудовать кабинет, я уж не говорю...

— Тогда и живите в своей, — коротко отрубила она.

— Но я ведь...

— Вам позвонят, — так же коротко сказала Алла Дмитриевна и, я бы даже сказал, с каким-то ожесточением разорвала смотровую. И лицо у нее было такое, будто я ее смертельно обидел. Правда, движения ее рук были привычными и точными, видно, не впервой приходилось ей это делать.

— Когда придти?

— Я же сказала: вам позвонят.

— Кто позвонит?

Она взглянула на бумагу и отчеканила:

— Гражданин Волконский, не занимайте мое время.

И вот начались тоскливые дни ожидания звонка. Мои Петухи отодвинулись на неопределенный срок. Разве мог я поехать туда, если мне «позвонят»? Но дни текли, никто не звонил, и я сегодня решил пойти к Комлевой. Кстати, во вторник и день у нее приемный. Точно в это же время две недели назад я сидел в коридоре напротив ее двери и клял про себя Труфанова, посоветовавшего подписать ей мою книгу, кстати, довольно редкий экземпляр, и была там надпись: «...с уважением...» Я не уважал Комлеву, а скорее всего боялся. Опять оборвет, как говорится, плюнет в душу... А что делать?

Конец февраля, когда, казалось бы, пора встречать весну, ударили крепкие морозы. Тротуары превратились в ледяные катки, возле моего дома дворники и курсанты училища разбивали лед металлическими приспособлениями, похожими на тяпки, которыми в деревнях осенью капусту рубят. Небо над городом просветлело, но солнца не видно. Прохожие ступали осторожно, а ребятишки разбегались и скользили по льду.

Чем ближе я подходил к Исаакиевской площади, тем больше падало мое настроение. Я будто предчувствовал, что Комлева ничего хорошего мне не скажет, если вообще соизволит со мной поговорить. Весь ее вид, этакая деловая озабоченность свидетельствовали о том, что она очень занятой человек и заниматься каким-то не известным ей писателем — это досадная необходимость. Вот если бы я был депутатом, Героем или, на худой конец, известным артистом, может, она была бы более внимательна ко мне.