Карусель

Мысли мои приняли новое направление: не осел ли я во всей этой ситуации? Стоит ли мне так уж ерепениться? Рана моя зажила, Ирина отделалась легким испугом, и такое ли уж имеет для меня значение, три или семь лет дадут племяннику Ефима Беленького Диме Кукину? Я уже забыл, это у него прозвище «Блин» или у второго наркомана? Мне лишь нужно на суде сказать, что я сам вызвал его на вынужденную самооборону. Я как бешеный вепрь напал на него, а он, бедненький, защищался с ножичком в руке, только и всего. И нанес мне наилегчайшее телесное повреждение... И моя книга снова займет место в плане издательства, даже, как утверждал агент Осинского и Беленького Мишка Китаец второй, тираж увеличат. И, глядишь, перестанут меня травить, зажимать, замалчивать. У нашей групповщины ой какая длинная рука! Куда угодно дотянется, даже до Москвы. Да что до нашей столицы! До Парижа, Лондона, Тель-Авива, Нью-Йорка! Наше ленинградское отделение ВААП посылает за рубеж для переиздания лишь те книги, которые порекомендуют Осинский-Беленький. В Америке и европейских странах живут сбежавшие когда-то из СССР люди, которые являются там консультантами по советской прозе и поэзии. А люди эти — тоже близкие друзья Осинского-Беленького. Тоже из той же самой групповщины. И они отлично знают, кого рекомендовать западным издательствам: конечно же, Осинского, Беленького и их компанию! Правда, в отличие от наших «добрых» издательств, зарубежные еще смотрят и на художественность и занимательность книги. Им ведь нужно книгу продать, чтобы заработать. Это у нас ни издателя, ни писателя не волнует проблема продажи книги. Издатели получают зарплату, автор — гонорар, а непроданные книги пусть пылятся на складах, потом их сдадут в макулатуру, и дело с концом.

3

Побродив по своей тесной комнате, послушав, как соседи Синицыны или Синичкины наверху скандалят, а за стеной наяривает на пианино мой сосед Сережа, я вспомнил, что мне велели зайти в городской отдел обмена и распределения жилплощади. После моих многочисленных заявлений и справок вроде бы зампред горисполкома наконец наложил резолюцию, чтобы улучшить мое жилищное положение. А просил я немного: дать мне, желательно в моем же районе, такую же квартиру, только в доме поспокойнее, точнее, где стены потолще да прихожая побольше, чтобы книги разместить. Ну и кабинет хорошо бы... И при первой же встрече с представителями по распределению жилой площади я столкнулся не только с типично бюрократическим равнодушием, но и прямо-таки с неприкрытой ненавистью ко мне, просителю, осмелившемуся обратиться к ним. Прождав в желтом длинном коридоре с час, я наконец был принят модно одетой дамой лет сорока пяти с дымчатыми волосами. Она сидела за письменным столом с пятком разноцветных телефонных аппаратов и рассеянно перебирала скрепленные бумаги, их много лежало на ее столе. Скользнув по мне равнодушным взглядом, коротко осведомилась, кто я таков. Я ответил. Обычно, услышав, что ты член Союза писателей, даже закоренелые бюрократы проявляют некоторую заинтересованность. Все-таки не толпами же бродят литераторы по ведомственным коридорам. Мой редактор Иван Иванович Труфанов настоятельно советовал мне заранее подписать последнюю мою книгу и преподнести даме по распределению жилплощади — он тоже недавно прошел через ее контору — чтобы, мол, знала, кто ты такой, а то ведь и разговаривать не станет — отфутболит к какому-нибудь клерку. Поэтому, назвав себя, я извлек из сумки книгу и положил на стол.

— Это написал я, — счел нужным пояснить, чтобы, упаси Бог, не подумала, что это подношение. Ведь некоторые книги большой дефицит и стоят немалых денег.

— Благодарю, — небрежно произнесла дама и, даже не раскрыв книгу, где была дарственная надпись, положила ее на край стола.

— Волконский? — будто про себя произнесла она и впервые подняла на меня глаза. Они у нее были небольшие, серые, я бы даже сказал, с некоторым стальным блеском, свойственным пресловутому майору Пронину из детективных романов уже позабытого прозаика. Очевидно, когда-то Алла Дмитриевна Комлева была красивой женщиной, но суровая бюрократическая служба наложила на ее все еще не лишенное привлекательности желтоватое лицо свою беспощадную лапу. Губы были презрительно поджаты, голос резкий, повелительный, движения нетерпеливые, мол, давайте поскорее излагайте, что вам нужно, и... скатертью дорога!

Я было начал объяснять, что писателю приходится работать дома, то есть он должен иметь кабинет со справочной литературой, короче говоря, оборудованное рабочее место, как, например, художник — мастерскую.

— У меня есть смотровая, — надев очки в красивой оправе, заглянула в бумаги Алла Дмитриевна. — Улица Маяковского, дом, правда, еще не сдан, но в следующем квартале будем заселять.

Я запнулся на полуслове и машинально взял смотровую — желтый лист глянцевой бумаги с типографским текстом, в который она уже успела вписать мою фамилию. Обидно было, что я не успел ей сказать и половины того, что приготовил с вечера, да и утром дважды повторил про себя...

— А слышимость... — заикнулся было я.