Обо всем этом я не раз говорил с трибуны. Заявил о существовании групповщины, возглавляемой Осинским-Беленьким, о тенденциозном приеме в Союз писателей, о падении авторитета ленинградского писателя... Но и тогда я еще не подозревал, что самый первый, коварный удар мне нанесут «друзья» — Мишка Китаец и Кремний Бородулин. Ведь я делился с ними своими сомнениями, они со мной соглашались, поддакивали...
Как-то в доме творчества в Комарово ко мне подошел крупнейший ленинградский прозаик и сказал:
— Андрей, почему тебя так ненавидит Осип Осинский? Ты что, ему дорогу перебежал?
— Мы с ним едва здороваемся, — ответил я.
— Будь осторожен с ними, — предупредил меня писатель. — Они сейчас — сила!
Тогда я как-то не обратил внимания на его слова, хотя слово «они» и та интонация, с которой он дважды его произнес, врезались мне в память. Про то, что «они» — сила и что «их» надо опасаться, я и раньше от многих слышал, но как-то не брал в голову. Пока «они» не трогали меня. Я был твердо убежден в своей правоте, верил, что правда и справедливость в любом случае восторжествуют, ведь после моих выступлений многие литераторы ко мне подходили, поздравляли, желали успеха... А сами помалкивали. Были и такие, которые сообщали мне вопиющие факты о безобразиях, творящихся в нашем Союзе, о злоупотреблениях, блате при издании книг и рецензировании их. Подталкивали на новые выступления, а сами держались в стороне, и ни разу не выступили в мою поддержку. А я, будучи членом партбюро, в открытую схватывался с Осинским, секретарем партбюро Ростковым, новым секретарем правления Олежкой Боровым, которого когда-то Дедкин прямо с собрания отправил в буфет расплачиваться за него... Это не помешало Мишке Китайцу заявлять, что Олежка — лучший его друг. И Боровой снисходительно улыбался, похлопывал Дедкина по плечу. Он всем улыбался, готовился в первые секретари...
И вот пришел мой час. Беда грянула, как я уже говорил, с самой неожиданной стороны, коварный, предательский удар был нанесен в спину.
Случилось это в 1969 году.
Часть вторая
Война теней
(Круг второй)
Омар Хайям
Глава десятая
1
И снова была тихая ленинградская осень. Багровые закаты над Невой, наплывы холодного воздуха с Финского залива, прозрачные звездные ночи с легкими заморозками, желтые листья золотым дождем посыпались на город. На прилавках магазинов появились фрукты. Курсанты военных училищ маршировали по Таврической и улице Каляева, готовясь к ноябрьскому параду. Этой осенью у нас, литераторов, — я часто буду употреблять это слово, потому что очень многих своих коллег по перу язык не поворачивается называть писателями — через неделю должно было состояться очередное отчетно-выборное собрание. АТС города вибрировали от перегрузок: группа Осинского-Беленького намечала кандидатуры в правление, назначались выступающие, даже обговаривалось, кому и когда подавать реплику из зала, как реагировать на то или иное выступление. Своих поддерживать аплодисментами, противников сбивать с толку неодобрительными выкриками, шуметь, двигать стульями, выходить во время выступления из зала, хлопая дверью...
Мишка Китаец позвонил и попросил зайти в семь вечера к крупному нашему прозаику, мол, у него соберутся русские писатели, надо и нам кое-что обсудить...
У прозаика собралось человек пять, больше было шуму, чем дела. Дедкин не забывал подливать себе из бутылки, горячился, говорил, что пора Беленькому и Осинскому дать по рукам, сколько можно бездарей тащить в Союз писателей и зажимать таланты! Надо полагать, Мишка Китаец причислял к талантливым и себя. Кремний Бородулин высказал мнение, что мне, как члену партбюро, надо будет на партгруппе, отвести из списка для тайного голосования самых ярых групповщиков. Порешили, что я первым начну этот разговор на партгруппе, а маститый прозаик поддержит меня. На общем собрании с критикой в адрес руководства и Осинского выступят Дедкин и Бородулин...
— Сколько можно над нами измываться? — хриплым голосом возмущался Мишка Китаец. — Стоит выпустить книжонку кому-либо из компании Осинского, как тут же появляются в газетах восторженные рецензии, а у меня летом вышел роман — и нигде ни строчки!
— Ты, Миша, и нашим и вашим, — упрекнул его хозяин квартиры. — Я видел, как ты увиваешься вокруг Осинского.