Карусель

— Ну, ты, Додик, даешь! — захохотал Дедкин. — Не каждый до такого додумается! Хотя ты и дал старику имя Афанасий, но он совсем не русский.

— Мой Афанасий — это символ!

— С каких это пор люди в литературе стали символами? — сипло рассмеялся Мишка Китаец. — Он у тебя никакой, пародия на человека. И озеро никакое, и вообще это не Россия...

— Я стараюсь не употреблять слова «Россия», «русский», — быстро заговорил Додик Киевский. — Мне это претит! Мы теперь все советские! Понятно. Со-вет-ские! Я бы вообще запретил в литературных произведениях употреблять слово «русский».

— А где же нам тогда взять отрицательных типов? — хихикнул Тодик Минский. — В повестях и романах у всех писателей отрицательные герои — русские. Полицаи, изменники во время войны — русские. Бандиты, убийцы, растратчики в детективах — русские! Хамы, грубияны, насильники — русские! Пьяницы, дураки, бездельники — русские! Кого же мы тогда будем изображать, Додик, в своих книгах, если не употреблять слово «русский»? Наш любимый артист-сатирик Аркуня Сайкин тогда подаст в отставку. Попробуй сделать отрицательным героем казаха, узбека, грузина или еврея! Да тебя тут же обвинят в национализме и шовинизме! Приклеят ярлык черносотенца и антисемита! Как ты смел замахнуться на малые народы? Мы их должны на руках носить, помогать им в первую очередь, снимать с себя последнюю рубашку ради их благополучия!.. Нет уж, Додик, пусть русские Вани по-прежнему населяют наши повести-романы... Иначе мы с тобой с голоду умрем!

— Если не употреблять слова «Родина», «Россия», «русский»... — начал было Мишка Китаец, но его нервно перебил Киевский.

— Есть замечательное слово — «советский»! — воскликнул он. — Русскими писателями называют лишь тех, кто творил до Октябрьской революции, а все те, кто выпустил книги после, называются советскими писателями.

— Ты меня убедил, Додик! — рассмеялся Дедкин. — Приду домой и везде из рукописи вычеркну слово «русский». У меня повесть про деревню, так я русскую печку буду теперь величать «советской» печкой... Ведь ее сложил печник уже после революции...

— В моих книгах вы не встретите слово «русский», — сказал Додик Киевский. — Я не могу терпеть, когда какой-нибудь писатель умиляется паршивой березкой под окном, озерком или бедной деревушкой, в которой родился... Родина... Родина для нас — то место, где нам хорошо живется. Меня в вашу поганую деревню и силком не затащишь! Да и писатели-провинциалы норовят поскорее умотать со своей родины в Москву или Ленинград. В благоустроенной квартирке-то приятнее писать про кормилицу-деревню, где осталась дача...

— Да пиши ты что хочешь, Додик, — не выдержал я. — Издевайся над русским мужиком, который тебя кормит. Твои книги-то все равно никто не читает...

— Главное, чтобы печатали! — ввернул Тодик Минский.

— Черт подери, я как-то не задумывался, а ведь действительно все отрицательные типы в повестях, романах советских писателей — это русские! — Дедкин с пьяной ухмылкой взглянул на Додика Киевского. — Может, вывести отрицательным типом еврея? Или чукчу?

— Кто такое напечатает? — рассмеялся Тодик Минский. — Ты знаешь, почему на высшие посты назначают русских? Потому, что они из кожи лезут, чтобы казаться интернационалистами: давят своих, русских, все отбирают от них и отдают национальным меньшинствам, чтобы, упаси Бог, никто не подумал, что они работают только на своих, русских!

— Это же типичные денационализированные элементы, — с презрением вырвалось у меня. — И делают они это — губят собственный народ — лишь потому, чтобы в кресле удержаться...

— А и верно, Брежнев еще ни разу не произнес с трибуны слово «русский», — сказал Дедкин.

— Русских можно унижать, кому и как вздумается, — их никто не защитит! — против своей воли все больше ввязывался я в застольный спор. — Только у русского человека привилегия быть в литературе негодяем и подонком?

— Это не так уж далеко до истины, — хихикнул Додик Киевский.

Я почувствовал, что меня нарочно втягивают в опасный спор. Снова появился Саша Сорочкин, разговаривая с кем-то, он то и дело бросал любопытные взгляды в нашу сторону.

— Нет, Додик, — сказал я. — Это вы в литературе сделали русского человека громилой и убийцей.

Я слышал от членов комиссии, которая занималась обследованием в библиотеках, что книги подавляющего числа ленинградских литераторов не читают, они годами стоят на полках. Не помогают хвалебные статьи придворных критиков, пропаганда «своих» библиотекарей — не хотят люди читать эту серую муть! Честные библиотекари жаловались, мол, их заставляют пропагандировать именитых писателей-лауреатов, героев, а читатели возвращают их книги, сетуя на то, что они серы, скучны, примитивны...