Карусель (Рассказы)

Прямые седоватые волосы его были как подрублены топором. Явно, дочка или, скорее, внучка ровняли сзади садовыми, что ли, ножницами, и это было похоже на короткую стрижку ударниц с фотографий тридцатых годов.

Я шарахнулся от него левее, чуть не сбив очень радостных пацанов, они шныряли, меняя что-то в толпе. Что — я не понял.

— Ух ты да ух ты! — навстречу мне вдоль толпы, ликуя, плясала бабка, хлопая в ладоши и притопывая, и даже пыталась кружиться, кружиться.

— Ну, чокнутая. — Я попятился.

— Нет, — ответил мне сзади голос. — Если верблюда качает буря, козла ищи уже в воздухе.

— Что?.. — я обернулся.

Какой-то человек с рыжеватенькими щетинками-усами мне улыбался.

— Это пословица, — кивнул он. — Только казахская.

Может быть, оттого, что нацелился я в поликлинику и так боялся растренироваться, соображал я туго. Как будто всерьез я нервный.

А толпа передо мной уже разбредалась с досадой, и танцорка прекратила, остановилась и плюнула.

— Народу много, — объяснил мне рыжеусый, — не хватило. Сигареты двадцать коп, водка три шестьдесят две.

— А-а-а, — понял я наконец, — пробуете, да?! На старые деньги, значит! И вы спон-сор-р.

— Нет, — ответил он. — Подкуйко.

— Это что «подкуйко»?

— Фамилия такая моя. Подкуйко. А вас?..

— Василь Васильевич, — сказал я не очень приветливо, не называя на всякий случай своей фамилии.

— А я Федор Викторович, — улыбнулся он, и рыжеватые его усики шевельнулись. — Подкуйко.

Потом заявил, что сам нездешний, из Кустаная, что идет как раз в мою сторону, и, ни на шаг не отставая, рыжеусый почему-то пошел со мной.

Я шел быстрей, чтобы оторваться, а он не отставал. Зачем пристроился ко мне, было непонятно. Я поглядывал искоса на него. Он был пониже ростом, но коренастый, плечи такие широкие, темный пиджак, и кепка надвинута на лоб. Сколько ему лет, тоже было непонятно.

— Что, безработный? — спросил вдруг на ходу Подкуйко.

— Я? Допустим…

— Тогда свернем сюда, — сказал Подкуйко, — незачем никуда бежать. Вот и скамеечка, присядьте.

Сквер был маленький, деревья редкие, пыльная трава и пустая скамейка.

— Вы понравились мне, — сказал Подкуйко, ладонью тяжело надавливая на мое плечо, чтобы я сел. Я сел. — Не козел явно. А мы таких именно и приглашаем пожить.

— Куда?.. — Я напрягся.

— Да это недалеко отсюда, — успокоил меня Подкуйко, — девяносто три километра. Поля там, речка рядом, лес. Хорошо жить.

— А зачем?.. — Я глядел в него насквозь, подозрительно.

— Экспедиция, поиск разума земли, — усмехнулся Подкуйко. — Я шучу.

— Глупо, — резко объяснил я и встал.

— Глупо, — согласился охотно Подкуйко, задержав меня за руку. — Но самый непобедимый-то человек — это усвой, — кто не боится быть глупым. Сядь.

Лицо у него было точно азиатское, усики, и скулы как каменные, узенькие глаза под кепочным козырьком.

— Ну ты и грозный какой, ну я прямо испугался, — сказал я независимо, раз он на «ты», и я на «ты». — Даже усы у тебя грозные… — И спохватился: — Извини.

— Тоже глупость, — кивнул Подкуйко. — Но принципиально! А ты садись. Са-дись. — И я сел опять. — Пацанва — помнишь? — дразнилась когда-то: папа рыжий, мама рыжий, рыжий и я сам? Вся семья моя покрыта рыжим волосам? Помнишь ты? А я-то, каких цветов мама с папой, — ни сном ни духом! Я сирота.

— Да я тоже, знаешь, — сказал я примирительно, — уже сирота. Да. Уже сирота.

И тут мысль шальная мелькнула.

— Куда ты предлагаешь уехать? — спросил я. — На сколько?

— А сам увидишь, — кивнул он загадочно. — В помощь страдающим. — И не то улыбнулся, не то усмехнулся.

«Темнит, темнит. Ну да ладно. Ох и рискованно… — опять я подумал. — А что не рискованно для меня?.. А?»

Я смотрел на него, соображал.

— А могу я, к примеру, ну… как бы с дочкой? — спросил я.

— Это конечно, — подтвердил он. — К нам можешь и с дочкой. Маленькой, большой, какая есть.

Когда я распростился с ним, обговорив, когда тут встретимся завтра, я направился медленно к дому. По дороге у первого лотка с фруктами задержался, выбрал и купил килограмм апельсинов.

Я шел домой, прижимая к животу целлофан с апельсинами и тощую брошюрку ксерокопийную, которую всучил мне — «это обязательно!» — Подкуйко: «Лао-цзы. Изречения, избранные Львом Николаевичем Толстым».

Лифт не работал; наверное, опять чинили. Я шел, шел и шел вверх по лестнице. Ее площадка. Но почему-то дверь в квартиру была не прихлопнута. Я взялся за ручку, толкнул осторожно, вошел в коридорчик. В кухне на полу, прислоненная спиной к холодильнику, как кукла, — Таня, лицо у нее было мертвое.

И прыгнули, покатились вперед апельсины из целлофана, я кинулся, я нагнулся к ней, потом к окну, распахнул. Запах! Потом нос, рот зажав ладонью, рванул к плите. Закрыл газ, опять к Тане, ее голова, неживая, качалась вперед, назад, я тряс ее за плечи. Зачем?! Почему я сразу не позвонил в «Скорую», почему не позвал?..

Это почти как во сне. То в одном ты, то вообще совсем уже в другом месте, и перед тобою все другое… Кухня, комната. Что я делал?.. Таня… Водой в лицо — из чего, не знаю. Еще, еще. Может, ее рвало до этого. Как растирал, зачем тащил…