Карусель сансары

– Ага, очухался? – заглянула из кухни в открытую дверь бабулька. Маленькая, суетливая, в вечном цветном платочке. Мякиш её не узнал, хотя ожидал – раз уж всё так похоже – увидеть родную бабушку. И ничего, что её уж лет пятнадцать как нет, после пережитого в интернате ещё и не к тому будешь готов.

– Десима Павловна меня зовут, родной! Рабочая версия такая: собирал груши во дворе, упал с лестницы, временная амнезия. Сиречь потеря памяти. Для соседей и твоих ребят – самое то, а что неправда… Ну, так часто бывает. Соврёшь во благо, считай, не согрешил.

Теперь она стояла прямо перед кроватью, вытирая руки полотенцем. Была Десима Павловна до того домашняя, седенькая, уютная, что запаху пирожков Мякиш уже и не удивился. Конечно, кому бы их печь, как не ей.

– Зови меня бабушкой, чтобы людей не удивлять, – продолжила она, закинув полотенце на плечо. Хотя мы-то знаем, что никакие груши здесь ни при чём.

Она подмигнула Мякишу и ушла обратно. Уже с кухни донёсся голос:

– Туалет во дворе, у нас здесь без излишеств. Воду из колонки притащи, за калиткой налево через дорогу. Ну и вставай, вставай. Труба зовёт!

– Какая… труба? – с трудом спросил Антон. Язык не слушался, словно присох к нёбу, но он справился.

– Иерихонская, – немедля ответила Десима Павловна и заливисто, по-девчачьи, расхохоталась. Уточнять у неё что-то почему-то сразу расхотелось. Бабушка хлопнула какой-то крышкой, зазвенела посудой. Потом, видимо, включила радиоточку – проклятие Мякишевой юности. Пронзительный тенорок диктора немедля забубнил о подробностях строительства некой важной хреновины, перечисляя тонны бронзы и кубометры бетона, не забывая при этом восклицать: «Слава коронарху!». Работа сменных бригад, со слов радио, кипела, трудовые рекорды бились, окружной санитар был в восхищении, но что именно строили – понять не получалось.

И здесь всё то же, и здесь всё так же. Кстати говоря: а где это – здесь?

Похоже, пора вставать, ответы на некоторые вопросы лёжа найти невозможно.

Мякиш отбросил одеяло, потянулся и сел на постели, оглядывая комнату дальше. Да, всё на местах, это и есть его комната у бабушки Веры, где он прожил лет десять беспокойной юности. Надо полагать, неведомая сила, таскавшая его по странному миру, после Ворот привела Мякиша сюда. И здесь тоже что-то нужно… Что-то важно… От усилия вспомнить привычно разболелась голова, но, кроме узнавания комнаты, никаких идей.

Антон поднялся, подошёл к зеркалу – оно висело на месте, даже гвоздь, на котором держалась рама, его рук дело. В две тысячи первом? Втором? Да не важно.

На вид ему было двадцать с лишним. Лобастая голова молодого Наполеона стала ещё крупнее, прорезались почти взрослые скулы, на верхней губе ниточкой вились пошлые усики. Вот это сбрить первым делом, как ему в голову пришло отрастить эдакую пакость?!

– Давай, давай, Антошка! Толик звонил, спрашивал, не пришёл ли в себя, зайти должен скоро, – громко сказала бабушка с кухни, перекрикивая радио. – А ты тут в трусах сайгачишь.

Мякиш криво улыбнулся себе в зеркале, подтянул упомянутые трусы и побрёл к шкафу. Верхняя полка – свитера, зимние шапки и прочее тёплое, ниже – футболки, потом джинсы и шорты, совсем у пола – трусы с носками. Он мог забыть что угодно, но не это.

Так и оказалось. Достал по одной подходящие шмотки, зачем-то распахнул соседнюю дверцу с верхней одеждой. Первой же висела его кожанка, с которой Мякиш, казалось, безвозвратно расстался в тамбуре чёртова поезда. Точно, она – вон и длинная царапина от ножа этого… «спортсмена», чтоб ему в аду раскладушки не хватило.

Он бросил вещи на кровать: джинсы удачно, а вот футболка не долетела, мёртвой птицей упав на пол. Потом ощупал боковые карманы кожанки, нелепо вывернув ладони. Пусто. Пусто. Во внутреннем нашёлся билет на аттракционы и – вот как интересно! – те самые розовые очки, украденные в классе Филата.

Бросил добычу на кровать, сел и начал натягивать джинсы. Бог весть, что там за Толик, но встречать его почти голышом не стоило. На кухне противно затрещал телефон. Бабушка сняла трубку и начала журчать о чём-то неведомо с кем, время от времени прерываясь на проверку духовки, помешивание в кастрюлях и прочие житейские дела.

Очки Мякиш сунул в карман джинсов. Сперва хотел надеть, потом понял, что ему страшновато: мало ли что он увидит вместо благостной обстановки времён юности. А так всё его: скрипучая кровать, на которую частенько жаловались сменяющие друг друга дамы сердца, шкаф с одеждой, этажерка с книгами, низкая тумбочка с кассетником, зеркало, шторы, дверь в ещё одну комнату, давно служившую складом.

Очки припрятал. Билет? Билет туда же!

Во дворе – окна-то за шторами приоткрыты, жара! – хлопнула калитка. Чей-то силуэт проследовал мимо окошек, за ним второй, требовательно прожужжал входной звонок.

– Тошка, открой! – крикнула Десима Павловна.

– Хорошо… бабушка.