Кащеева наука

По лесу долго ее медведь нес – травы высокие росли, по грудь бы ей были, коли своим ходом она б шла. Заряна пыталась дорогу запоминать, да разве ж поймешь в чащобе дикой, куда тебя тащат? Все деревья друг на друга похожи, тропы нет. Вскоре болото вроде как закончилось, потому как ягодами запахло – как раз земляника отходила, черника начиналась. К вечеру принес медведь свою добычу к ветхой, покосившейся избушке, что в землю наполовину вросла – окошечки махонькие, над землей прямо, а трава высокая, сочная, а вокруг сумрачный лес, почти не попадает сквозь кроны сосен-великанов солнышко. Сруб темный, без крылечка, без ставенок расписных – и как жить в такой землянке-то?

Медведь Заряну опустил на траву и говорит:

– Будешь теперь со мной жить, женой моей станешь, девица. Кашу мне будешь варить, а я на охоту ходить. Коли сбежать надумаешь, помни, что все одно нагоню и назад верну, не серди меня, больно лют я становлюсь, коли что не по мне выходит. Будешь слушаться меня во всем – будем жить ладно, хорошо с тобой.

Заряна поплакала-погоревала, а делать нечего – селение ее непонятно где, идти целый день, да и знать бы хоть куда… Да и медведь оказался не зверем, а человеком, что шкуру с пастью клыкастой на себя набросил. Стала девка жить в избушке его, кашу варить да с охоты мужа своего дикого встречать.

Прошло две луны с тех пор, как жить стала Заряна в лесу, – пообвыкла она, приноровилась. Поначалу очаг, что по-черному коптил, сложно было ей разжигать – дома-то печка была, но вскорости управлялась в землянке она, как будто всю жизнь тут провела. И есть приготовит, и уберет, и паутину всю сняла, землю с иголками сосновыми повымела – в избушке было грязно, неуютно. Но с легкой девичьей руки стало хорошо да чисто. Муж ее доволен был, любил он ее, да все повторял-наказывал – не уходи никуда, чтоб не озлить, мол, меня.

Заряна и пообвыклась в лесу-то. Но по родне скучала она, и вот стала просить мужа своего – своди меня к селению, хоть одним глазком на сестренок погляжу, с батюшкой и матушкой обнимусь, бабушку хоть в последний раз поцелую – стара она, доживет ли нет до следующего лета, никто того не знает.

Хмурился муж ее, недоволен был, а не смог воспротивиться ласковым уговорам. Забралась к нему на плечи Заряна, да и отправился он к ее родному селению. Шли почти целый день они – и разрешил муж ей переночевать в родительском доме. Мол, все одно ночь вот-вот опустится, по лесу в темное время бродить себе дороже, нечисть может из оврагов вылезти, опасно время после заката.

Договорились, что утром встретятся на той самой полянке, откуда медведь Заряну утащил. Обнялись и разошлись – каждый в свою сторону.

Как пришла Заряна домой – радости материнской предела не было, а сестренки плакали оттого, что старшенькую свою увидали – не чаяли ужо. Отец вот хмурый ходил, смурной, как стемнело, он и ушел куда-то.

А на сердце у Заряны тревога поселилась – все глядела она в окошко, все маялась. Бабушка Добряна вмиг поняла все – да и печально головой качала, мол, зря ты, дитятко, к нам пришла, не любят люди берендеев род, а медведь твой, видать, из них будет – перевертышами их еще кличут.

Заряна бы уже и ушла – да куда в ночи она пойдет? Разве ж найдет по темноте ту поляну, на которой сговорились с мужем встретиться?

Всю ночь она не спала, крутилась, плакала, беду ее сердце любящее чуяло.

А наутро отец да дядьки ее воротились – на рогатины медведя огромного подняли, несли они мясо его да шкуру, уже и освежевали. Как увидела Заряна, что родичи ее натворили, будто обезумела – кричала дико, волосы на себе рвала, ни дать ни взять вдовица по покойнику своему убивается.

Ведь была то шкура ее мужа лесного.

И к вечеру того же дня убежала девка в лес, говорили, в тягости она была ужо. Как жила в чаще лесной – никто о том не знает, да только новые сказки в селении стали сказывать: про медведицу да медвежонка, рода берендеев волшебных, да про то, что людей они больно не любят, словно обидел их когда-то род людской.

…Я медленно открыла глаза, душою все еще находясь в истории, рассказанной Баюном. От нее осталось горькое послевкусие, кислинка клюквы ощущалась на губах – обветренных и потрескавшихся от дыма костров.

Я видела злых и яростных людей, с факелами и копьями устроивших гон на медведей, посмевших покуситься на человеческих женщин.

Я видела перекошенные от бешенства лица бородатых мужчин, слышала их крики, я вдыхала запах паленого меха и болот. Болот гиблых, моровых, проклятых, болот, за которыми скрылись берендеи со своими детьми-полукровками, рожденными от смертных жен.

Я видела все это как наяву, и слезы обжигали мои веки, от такой несправедливости и зла перехватывало дыхание, будто камень лег на душу.

А кот, огромный и пушистый, с глазами, в которых дрожали тени всех его волшебных сказаний, уже был рядом, и цепи его хватало, чтобы он мог отойти на значительное расстояние от столба. Она серой змеей ползла по траве, раскручиваясь, звенела негромко.

– Бежим! – схватил меня проснувшийся в этот миг Иван.