Кащеева цепь

- Опять ты за свое: "не того, не того"! Говори языком человеческим, я тебя спрашиваю: Бурышка... того?

- Пошла в передои.

Вот те раз! Ну, как же ты это допустил?

- Да это не я.

- А кто же, не ты?

- Бык ослабел.

- Вот те раз! Ты с ума сошел! "Бык ослабел"! Ты сам ослабел.

И так весь обед точит она Ивана Михалыча. Ничего в этом не понимает Курымушка, и только жалко ему и даже страшно бывает подумать, что старшие от ранней весны и до поздней осени должны работать на Банк.

Кто это Банк и где он? (На небе господь живет, а Банк - в городе, на синее небо летают птицы, в город ездят на лошадях, и там - Банк.) Все работают с утра до вечера на Банк, - Иван Михалыч, мать и особенно мужики.

Только поздней осенью, когда начинает рано темнеть, навещает часто соседка Софья Александровна, ходит по коридору до забитого на зиму зала и обратно в столовую, до самого кресла Курым, откуда он все слушает и обо всем думает. Бывает, приходит из своей школы тетя Дунеч-ка; с ней мать говорит про Софью Александровну, а с той про Дунечку и о том, как можно освободиться от Банка.

- На ле-галь-ном положении, - говорит Дунечка, - я долго работать не буду, это я временно.

- Да, только бы освободиться от Банка! - постоянно говорит мать.

- Нужно терпеть, - учит Софья Александровна, - наша вся жизнь есть долг и терпение.

Про это вот больше и спорят все: ни мать, ни Дунечка не хотят терпеть, им только бы как-нибудь освободиться от Банка, а Курымушка мало-помалу складывает себе историю про Софью Александровну и про Дунечку.

Было, представляется Курымушке, три жениха у Софьи Александровны, два были хорошие и один Бешеный. Софья Александровна посоветовалась со старцем, ей было велено идти за хороших. Но это Курымушка хорошо понимал, - если велят по-хорошему, то хочется идти по-плохому: Софья Александровна вышла за Бешеного. И началась беда: Бешеный барин раз все стулья поломал, и как ругается! Его слышно здесь на балконе. А еще Бешеный барин - и это хуже всего - был а-те-ист. Что это значит, Курымушка думал-думал и не понял. Раз Софья Александровна убежала из дому сюда и не знала, как быть ей дальше, но вспомнила старца, написала ему. "Сама виновата, - ответил старей, - не нужно было выходить, а если вышла, терпи до конца и спасешься". С этого дня Софья Александровна стала все терпеть и во всем слушаться старца.

Все это шепотком от прислуги, - это все большие тайны, а про хозяйство начинают всегда громко:

- У вас почем стала рожь?

- По восемнадцать копен.

- Хорошо! Вязь большая?

- Не обхватишь снопища.

- Как все у вас ладно выходит!

- Я во всех даже мелочах со старцем советуюсь. А как вы с травой на валах? Бабы тащут у вас?

- Мешками тащут, ничего не поделаешь, за ними ведь не угонишься.

- Я научу вас, как нужно.

- Нуте-с?..

- Я незаметно к бабам подхожу, кустами, и будто их не вижу, а сама покажусь, когда им уж бежать нельзя, тогда они непременно залягут в канаву. Я сяду будто отдохнуть на край канавы, над самыми бабами, и дожидаюсь, пока они встанут; они думают меня перележать, а я думаю их пересидеть, но я непременно их пересижу, зашевелятся и сами отдают мне мешки. Выходит двойное наказание - и время потеряли, и мешки.

"Вот какой хитрый старец, - думает Курымушка, - и почему это мама борется с Банком сама и не хочет слушаться старца?"

Другая история была про Дунечку. Но это еще много чуднее, чем про Софью Александровну. В большом купеческом доме на маминой родине у одного из ее братьев был мальчик по прозвищу Га-ри-баль-ди. Когда он стал довольно большим, то поднял в этом доме восстание, и с ним ушла его сестра Дунечка. Куда они делись, нельзя было узнать; мать говорила: "Все покрыто мраком неизвестности". Мать признавалась, что сама в этом плохо понимает, почему-то они ненавидят царя, такого хорошего, освободителя крестьян.

- Вы-то как думаете про это, Софья Александровна?

- Я тоже в этом мало понимаю, но думаю - из них могут потом выйти очень хорошие, умные люди; у них это от гордости, хотят все сами. А что сами! Вот я хотела сама выйти замуж, и что вышло! Нужно терпеть! Потом они тоже смирятся и будут умные люди.

- Умные, что и говорить, в нашем роду глупых не было, - он был умница во всем городе и по-ра-жал всех. Дунечка за ним, как за богом, шла, как вы теперь за старцем идете: бес-по-во-рот-но! Он был в тюрьме, и это у них за святость считается, страдал за народ, как Христос.

- Не говорите так, Мария Ивановна!

- Нет, отчего же, мне кажется, Христос был очень хороший.

- Да разве так можно?

- Господи, я же знала его гимназистом, какой он был хороший, как заступался при малейшей обиде за прислугу, за бедных родственников, за больную собаку, птицу, замерзающую на улице, увидит и приголубит. И Дунечка пошла за ним, они были в Париже, учились, но, должно быть, не-ле-галь-но.

- Не-ле-галь-но, - твердит Курымушка.

- Что ты там шипишь? - спрашивает его мать. - Не уснул еще? Подожди, не спи, скоро ужинать.

И опять Софье Александровне:

- Он остался там, она приехала по его приказу работать на ле-галь-ном положении, пока...

- А потом?

- У них про-грам-ма: жить без царя.

- А потом?