Кащеево царство

Над холмом разнеслись ликующие голоса, зазвучал смех; челядины бросились навстречу обозу, чтоб побыстрее распрячь оленей. Ушкуйники грудью встали на их пути, не подпуская к скотине – боялись за добро.

– Без вас, смердов, управимся. Идите лучше боярам зады подтирайте.

Ядрей вышел из шатра, подождал, пока передние нарты доберутся до крайнего чума, неспешно направился к вожаку.

– Ты что это как князь развалился? – весело крикнул он Буслаю. – Никак рану получил?

Сотник не ответил. Нарты его медленно карабкались по склону, чуть покачиваясь на рытвинах. Он подозрительно оглядывал местность и молчал.

– Пермяк наш не прибегал сюда? – спросил он воеводу, когда они поравнялись.

– А должен был? – сказал Ядрей, берясь за оглоблю.

– Удрал он. Старуху-югорку зарезал, и удрал.

– Что за старуха?

– Знахарка. Меня с того света вытащила.

– За что ж он так люто?

– Спроси его.

– Как же тебя подранили-то?

– Стрелу поймал на луговине.

– Давно?

– С седмицу будет.

– Стал быть, не скоро ещё оклемаешься.

– Как боженька даст.

Измученный олень в его упряжке вдруг заартачился, зафыркал, увязнув в глубоком снегу, и Буслай прикрикнул на возницу: – Плетьми его, мерзавца. Да покрепче!

Ратник стеганул обессилевшее животное, и олень, взревев, потянул нарты дальше.

– Забьёшь скотину-то, – укоризненно промолвил воевода.

– Забью – новую достану. У нехристей её много.

Ядрей пристально посмотрел на него, погладил бороду.

– Как управился с князьками?

– Всех под снег закопал. Дело нехитрое.

– А тамги с них снять не забыл?

– Снял, снял, не боись, – проворчал Буслай.

Воевода сурово поглядел на ушкуйника, засопел.

– Ладно, отдыхай покуда. – Он отцепил руку от оглобли иостановился, провожая нарты глазами.

Ушкуйники, наконец, добрались до стана и начали распрягать оленей. Со всех сторон к ним полезли любопытные, расспрашивали о походе, выпытывали, много ли взяли хабара. Налётчики отвечали скупо, занятые мыслями о еде и отдыхе. Боярская челядь снова потянулась к скарбу, начала шуровать там, снедаемая алчностью, но, получив несколько зуботычин, отпряла.

Возле нарт Нечая обнаружился попович Моислав. Был он в какой-то худой свите, берестяных онучах и дерюжных гачах. На голове его криво сидел дырявый собачий треух. Прокравшись к ушкуйнику, попович затараторил чуть не на ухо:

– Из леса явились, да? От лесовиков и берегинь, да? Кащей-то смотрит-смотрит, да не высмотрит. Ервы и мяндаши всю страну замутили, подняли вой, снегом в глаза швыряют. А Христос-то и рад. Сорни-най уж нам путь освещает, Омоль реки и озёра холодом сковал. Привечают, привечают русскую силушку! Див бьёт крылом, трубит победу славянскому воинству. Волх Всеславьич глядит – не нарадуется: ужо вы, люди новгородские, пошли в дальние страны себя показать да за Святую Софию постоять. Аллилуйя, народ христианский! Скоро, скоро слово истины зазвучит по всей земле…

Нечай изумлённо обернулся, задрал бороду.

– Ты чего тут языком мелешь, трепло? Ишь ты, сынок поповский! Я ведь не погляжу на родителя твоего, врежу как следует, чтоб ум-то вправить…

Его успокоили, оттёрли от поповича:

– Ты на него не сердись, Нечаюшка. Он у нас с недавних пор в блаженных ходит. С ним поп Иванко изгнание бесов провёл, вот он с того дня и ходит.

– Я гляжу, вы тут не скучали, – пробурчал Нечай, возвращаясь к поклаже.

– Да куда уж! Веселуха стояла, что твои русальи…

Моиславже побрёл вдоль обоза, громогласно вещая:

– Святая Варвара-охранительница, защити сих людей! От искуса и душевной скверны, от невзгод и болезней, от бедности и ранней кончины. Да снизойдёт на них дух Нум-Торума, повелителя мира, и да оборонит он их от козней Куль-отыра. Благостный охотник Пера и вы, святые угодники, помогите нам одолеть нечестивых, даруйте победу оружию русскому! Перун, Христос и все духи земли, воды и небес, да не оставите нас своей заботой!..

Ушкуйники обалдело косились на поповича, цепенели, хмурили брови. Некоторые злобно прогоняли юродивого от своих нарт.

– Иди, иди, кликуша! Тебя только не хватало.

– Видать, лют был наш поп, коли с гречином такое приключилось, – прохрипел Буслай.

Сотник приказал подручным ставить чум, а сам, вылезя из нарт, заковылял к Якову Прокшиничу, что стоял чуть поодаль и по по-хозяйски наблюдал за творящейся вокруг суетой. Буслай был голоден, саднила рана в предплечье, слабость пронзала всё тело. Больше всего ему хотелось упасть и забыться сном. А ещё ужасно хотелось помыться, соскрести с себя всю многодневную грязь.

Все встречные поздравляли его с возвращением, кланялись, снимали шапки. Такое уважение льстило разбойнику. Он едва заметно кивал в ответ, слегка приспустив веки, как делали бояре и житьи люди при встрече с чадью.

– Доброго здоровьичка, Буслаюшка! Рады видеть живым и невредимым, – заискивающе говорили ему, а он коротко отвечал: «Слава Богу». Идти ему было тяжело, каждый шаг отзывался болью в спине, и потому Буслай ступал осторожно и плавно, словно невеста на смотринах. Иногда останавливался и окидывал взором стан, как бы наслаждаясь видом.

Наконец, добрался до боярина, обнялся с ним как с приятелем.