Кащеево царство

– Это говорит твоя гордыня. Если бы всё было именно так, то на земле давно бы не осталось ни единого человека. Все люди перебили бы друг друга в бесконечных войнах.

Унху поднялся, прошёл к маленькому слюдяному окошку, поглядел на двор.

– Я не буду заключать мира с новгородцами, – промолвил он, не поворачивая лица к паму.

– Разве ты не видишь, что остался один? Хонтуи бросили тебя, люди злобствуют, даже воины ропщут, не видя смысла в этом сидении. Ради кого ты стараешься, кан?

Унху погрыз ноготь на большом пальце и сказал, по-прежнему не отрывая взгляда от окна:

– Ради будущего.

– Поясни.

– Те, кто живут сейчас, никогда не поймут меня, ибо я заставляю их жертвовать во имя детей и внуков. – Кан повернулся к шаману, выпрямился. – Лишь потомки оценят мой порыв и восславят меня в веках.

– Значит, ты стараешься ради славы?

– Не упрощай. Пусть я тщеславен, но суть не в этом.

– А в чём же?

– В том, что для меня важнее благо моей земли, чем собственная слава.

– Точно ли так?

Кан метнул на шамана быстрый взгляд.

– Я не собираюсь открывать тебе душу, – глухо промолвил он.

– А стоило бы.

– Кто ты такой, чтобы требовать от меня откровенности?

– Я – глаза и уши богов.

Унху издевательски осклабился.

– И ты ещё будешь называть меня тщеславным?

Кулькатли гневно сверкнул глазами.

– Берегись, кан! Ты играешь с огнём!

– Не пугай меня. Твои боги спасовали перед русскими демонами. На что они вообще годны?

Пам вскочил – неожиданно резво для такого пожилого человека.

– Ты кощунствуешь. Из-за этого боги и оставили нас.

Унху расхохотался.

– Ну, раз так, мне не стоит опасаться их мести. Пускай проваливают хоть к Куль-отыру в зубы.

– Ты видно, пьян, кан. Мы вернёмся к этому разговору, когда ты протрезвеешь. А пока прощай.

Кулькатли развернулся и направился к выходу. Но у самой двери вдруг столкнулся с воином, вошедшим со двора.

– Господин, – пролепетал воин, вбегая в горницу и кланяясь кану. – Русичи перекинули нам через стену две тамги. Это тамги Олоко и Юзора.

Унху побледнел, а Кулькатли кинул в его сторону злорадный взгляд.

– Вот они – плоды твоего небрежения к бессмертным. Теперь мы и впрямь обречены.

Небо затянула белесая плёнка. Блеклое солнце скользнуло по ней к окоёму и утонуло за дальними холмами, растекшись напоследок багрянистым вином. В наступивших сумерках выплыли уродливые тени конурника, тайга погрузилась во мрак, исторгавший из себя волчий вой и порывы ледяного ветра. Едва видимый сквозь облака диск луны с трудом вскарабкался на небо и засиял мертвенным светом. В югорской столице замерцали огоньки костров, задвигались крохотные фигурки. Утёсы, воздвигшиеся над городом, сделались похожими на былинных витязей, окаменевших от лютой стужи. Острые верхушки их и восточные склоны окрасились разбавленным молоком, налипшим на выступы и кроны деревьев. Другая сторона утёсов была погружена в непроницаемый мрак и угадывалась лишь по резкой кромке между сероватой рыхлостью неба и чёрными глыбами гор.

Ядрей въехал в русский стан, слез с оленя и кашлянул в кулак, содрогнувшись от мороза. Сопровождавшие его всадники спрыгнули на землю, повели лосей к чумам. Воеводу окружили вятшие люди, давно поджидавшие его здесь, Завид Негочевич спросил:

– Ну как, сдаются?

– Сдаются, – кивнул воевода.

Русичи просияли.

– Слава богу, – произнёс Сбыслав Волосовиц.

– Пошли в шатёр, перетолкуем, – сказал воевода.

Хрустя снегом, бояре и купцы проследовали за воеводой в шатёр. Скинув шапки и шубы, расселись вокруг пылающего очага. Ядрей отцепил пояс с ножнами, стянул с себя наручи и наплечи, снял шлем с бармицей. Покрасневшее от мороза лицо его при свете костра приобрело кровавый отлив. Он почесал непослушные, давно немытые волосы, осклабился.

– Завтра обещались открыть ворота. Просили только войско в город не вводить. Говорят, пропустят человек пятьдесят, чтоб дань приняли.

– А сами они к нам рухлядь вывезти не могут? – сварливо полюбопытствовал Сбыслав. – Вот нам ещё заботы – по югорским сусекам скрести!

– Могут, – ответил Ядрей, отчего-то сразу ожесточившись. – Да только кто поручится, что не обманут? Скажут, мол, ничего больше нет, а на деле у них кладовые от добра ломятся. Потому и настоял я, чтоб наши люди самолично дань по дворам собирали.

Сбыслав скуксился, поняв, что невольно задел Ядрея.

– Ратников всё ж таки не помешает возле города поставить, – подал мысль Яков Прокшинич. – Мало ли что.

– Как в прошлый раз, – усмехнулся Савелий.

– Поставим, – согласился Ядрей. – Я уж и место заприметил. В рощице с восточной стороны заплота.

– А кто знак подаст, ежели югорцы коварство замыслили? – осведомился Сбыслав. – Я слышал, зырянин-то сбёг от Буслая. А без него как управимся?

– Управимся, невелика потеря, – проворчал Яков Прокшинич.

– Да как сказать, – уклончиво возразил Сбыслав.

– Ты что же, думаешь, вся рать новгородская не стоит одного пермяка?

– Да пожалуй, что и не стоит. Без него мы бы ещё в первом городке головы сложили.

– Пермяк этот – нехристь и баламут. Без него даже воздух чище.

– Возможно, – согласился Сбыслав. – Но он доставил нам победу.

– Победу доставил нам Господь Бог и мечи булатные.