Кащеевы байки. Возвышенный путь на двоих пьяных историков

Загорелся зеленый свет, и синий червь с белой полосой на боках снова побежал в темноту. Слова и люди мерно качались в его сумрачно-желтом животе.

Кащей и две пещеры

По небу с гиканьем пронеслась колесница, разбрызгивая на ходу искры. Треща, разряды электричества впитались в жирные как чернозем облака, медленно наползавшие из-за горизонта. Пахнуло свежестью, озоном и влагой – ветер уносил с собой душное марево, как будто клоками улетавшее в такт с порывами и радостным воем. Пан с опаской выглянул из-под древесной кроны и уставился на небо. Колесница неслась вперед, оставляя за собой след из молний, почти невидимых в ультрамариновой глубине клонящегося к закату дня. Он вздохнул, притопнул копытом и вернулся к стволу. Там в компании груды пустых кувшинов, оливковых косточек и корок хлеба сидел Кащей, медленно поглаживающий пальцами траву.

– Я его побаиваюсь. Он все такой же резкий, как и раньше. И также не готов принимать в расчет культурные различия. В прошлый раз он так-то попал мне в лоб – Пан почесал густые волосы между рогами – Было обидно. Я все понимаю, история там, долгий жизненный опыт, но ведь уже все закончилось. А он знай себе носится и швыряет свой топор куда ни попадя. Может он и сам дубовый?

– А я костяной. Да нет, что ты. Усы у него и правда золото золотом, но в остальном он вполне себе компанейский товарищ. Разве что юмор у него довольно примитивный. Ты лучше скажи, он улетел?

– Да. Гроза вот-вот начнется. Нам пора, если ты не передумал – Пан перевернул кувшин и со вздохом слизнул одинокую каплю вина. Его мускулистые руки были увиты десятком-другим золотых браслетов, покрытых замысловатой вязью. Желтый, с отливом в охру металл, тускло светился и тяжело бренчал при каждом движении Короля лесов и полей, перестуком сопровождая каждое его действие – Эта осина – совсем ненадежное укрытие. Торчит посреди луга одна как Гера в супружней постели, а наш друг на колеснице притащил на хвосте настоящее стихийное бедствие. Ты спать собрался или дело делать?

– Какой там – Кащей встал и с хрустом потянулся. Длинные полы его халата распахнулись, открыв костистое худое тело. Бледная плоть была густо разрисована синей краской, завивавшейся в спирали, знаки и руны. Ветер усилился, бросая в лицо листья и мелкую пыль. Одежда Кащея затрепетала в потоках воздуха, черным полотном развеваясь за его спиной. Казалось, это были крылья или просто сгустки темноты, или может быть еще одна пара рук, судорожно пытающаяся ухватиться за видневшуюся вдали кромку леса.

Совсем близко громыхнуло. Кащей снял с пояса серебряный серп и прочертил в воздухе восемь перекрещивающихся в центре линий. Каждый взмах оставил после себя тонкий след, светящийся молочной белизной. Разрезы нельзя было в полном смысле слова увидеть, как и их свечение – что-то мерцало на периферии зрения, скрадываясь в обманчивых грозовых тенях. Такие вещи видят только те, у кого нет своих глаз или, что в общем то одно и то же, кому глаза не сильно то и нужны. Линии то растворялись, то проявлялись, дергаясь от нарастающих порывов ветра, и Кащей начал петь. Монотонный, густой как патока звук заполнил пространство, перекрыв даже буйство стихии. В песне не было слов – она складывалась из рокота морских волн, шуршания гальки, криков чаек и плеска соленой влаги о борта корабля. Вечное путешествие наедине с бескрайним простором, где человек встречается с чудовищами, смотрит на солнце и… И в том месте, где должно было прозвучать имя одноглазого бога, к которому взывают ищущие голос будущего в знаках, вырезанных на дереве, зазвучало пение Пана. Король лесов и полей вклинился звоном кимвал, гулким ревом водопада, свирелями и барабанами, эхом пещеры и дробным перестуком ног неистовой пляски. Он приплясывал на месте, закрыв глаза, и его руки чертили спирали, медленно летевшие в сторону прочерченных Кащеем линий. Каждый знак, срывавшийся с кончиков его когтистых пальцев, полыхал расплавленной бронзой, будто само солнце дарило свою силу его заклинаниям. Постепенно линии и спирали начали сливаться, вращаться и переплетаться друг с другом, обмениваясь искорками света. Пение их тоже стало единым – грозным шумом всепобеждающей жизни в вечном круговороте бытия. Оно нарастало, и вместе с ним билась в порывах ветра гроза, сверкая молниями в неистовой пляске рождения и смерти. Раз, другой, третий по краю луга начали бить молнии, вырывая из темноты на краткие мгновения длинные тени. Грохот сбивал с ног, но странным образом не мешал, а вплетался в песнь, в пляску сигила, вращавшегося все быстрее и быстрее, в пот на лице Кащея и перезвон браслетов Пана. Молнии били, сверкал знак, ветер трепал их одежду и луговые травы, как, наконец, настало крещендо. Сверкающая, алебастрово-белая дуга электрического разряда ударила в осину, мгновенно воспламенив дерево. Пламя вспыхнуло, взлетело вверх и в стороны, вспышкой ударив в мягкое подбрюшье туч. Сигил слился в неразличимый круг и взорвался ослепительным светом. Через мгновение Кащей и Пан пропали, а на долину упала первая капля дождя.

***