Кашпар Лен-мститель

Незмара бросил удочку и изо всех сил погреб к Лейбу — и чуть весла не упустил, вдруг испугавшись собственной мысли: он-то поспешал по привычке, чтоб поскорее угодить пану Армину, который ждет не дождется этого Блюмендуфта... Право, старик перекрестился бы, если б руки не были заняты веслами. Только теперь старый Незмара окончательно очухался от проклятой дремоты на солнцепеке. И подумал: «Ну постой же, полячишка, сыграю я с тобой штуку!»

— Кошки есть?! — крикнул он старый пароль, но ему и не было нужды представляться таким образом: Блюмендуфт сразу его узнал.

— Ис’р Фрей ц’хаузе унд цу шпрехен?[158]— поспешно спросил он.

— Яволь! — ответил Вацлав, и они поплыли.

— Быстрее! Быстрее! — подгонял его Лейб, меча взоры по набережной, но ни на земле, ни на воде не было никакого соглядатая — они были одни на реке, две возвышенные души.

Все же Лейб испустил громкий вздох облегчения, когда они заплыли в лагуну между островами, и засыпал Вацлава торопливыми расспросами, которые тот понимал тем меньше, чем явственнее был польский акцент еврея.

— Тссс! — шикнул старик на гостя, а так как не мог приложить палец к губам, то просто зыркнул глазами вправо-влево, как если бы в кустах притаились толпы шпионов.

Блюмендуфт понял, сделал испуганные глаза, пригнулся и всю дальнейшую дорогу даже не пикнул.

Причалили с величайшими предосторожностями и под непрерывное «тссс!» Вацлава, который, высоко поднимая ноги, пошел по песку на цыпочках, все время оборачиваясь и тщательно следя, чтобы и Блюмендуфт принимал такие же меры для соблюдения тишины. И тот принимал, хотя ему становилось уже трудно дышать оттого, что он подавлял громкие вздохи.

Прячась по возможности за деревьями и постройками, они добрались до винтовой лестницы, ведшей в башню с черного хода. Здесь ничто не изменилось с той поры, как Лейб побывал тут напоследок; все его расспросы умирали, не родившись, ибо Вацлав страшно выпучивал на него глаза при каждом малейшем скрипе песка под его ногами.

А старому пирату большого труда стоило удержаться от хохота при мысли, что заори он во всю глотку, и то никого не дозовется.

Наконец они очутились у входа в бывшую келью Армина; Незмара еще раз выразительной мимикой призвал перепуганного и измученного Лейба к осторожности, после чего открыл и решетку, и дверь. Тотчас сквозняком в дверь затянуло синий занавес, раздув его наподобие паруса, причем с таким угрожающим хлопаньем, что Лейб отшатнулся.

Поздно! Незмара помог ему переступить через порог.

— Яй-вай! — во всю мочь вскрикнул бедный Лейб, очутившись перед пустотой, наполненной светом дня, зияющей на месте противоположной стены, открывая широкий вид на крыши и донося до слуха веселые отголоски шумной жизни города. — Яй-вай!

Побледнев, как мертвец, Лейб закрыл глаза и привалился к стене позади себя. Его полураскрытые губы испускали какое-то детское скуление, которого по-настоящему испугался теперь уже Незмара.

Нечленораздельные, гундосые, дрожащие вопли Лейба не прекращались, его растопыренные пальцы шарили по стене вслепую — глаз он так и не открыл. И на каждую попытку Незмары дотронуться до него Лейб отвечал взмахом руки и криком:

— Ях вер шрайн![159]

Шуточка-то вышла несколько сильнее, чем ожидал Незмара, и он долго не мог сообразить, как теперь вывести отсюда Лейба. Но тут пальцы еврея нащупали дверной косяк — и никакая ласка или ящерица не исчезает так мгновенно, как исчез Лейб! Слышен был только грохот его грубых башмаков, когда он опрометью ринулся вниз по лестнице.

Мокрого, как мышь, трясущегося всем телом, догнал его Незмара уже далеко от рухнувшей башни; Лейб озирал ее издалека, вне себя от ужаса. Но вот по лицу его распространилось несказанно блаженное выражение, и он, раскинув руки, вскричал:

— Готт др герехте, гелойбт зай дайн наме![160]

Видимо, он благодарил бога за спасение от ужасов и опасностей, только что им пережитых. Он уже догадался, что случилось.

Затем с уст его сорвался вопрос, и Незмара понял, что он осведомляется о пане Фрее. Собрав все свое знание немецкого языка, Вацлав промолвил:

— Дерзауфт, конц унд кор, торт унтн ин воср![161]

— Нохмальс зай гелойбт дайн наме![162] — страстно воскликнул Лейб, подняв голову к небесам; но выражение необузданной радости внезапно погасло, он с изумлением оглянулся на Незмару и произнес глухо, с сильным нажимом:

— Э гшайтер манн вор эр[163].

И из глаз еврея покатились слезы, крупные, как горошины. Искренне и безутешно рыдая, дошел он до железных ворот, через которые Незмара выпустил его на улицу. Тут Лейб утер слезы ладонью, поскольку платка не имел, и совершил неслыханное — подарил Незмару монету в одну крону, после чего удалился не спеша, ибо скрываться уже не было причины. Между ними ни слова больше не было сказано о катастрофе, о ее причине, о фирме или о чем-либо подобном — и ни тот, ни другой этому не удивились.