Кашпар Лен-мститель

— Наша деревенская была, и даже дальняя нам тетка. Ужо совсем плоха стала, еле ходила и приехала в деревню за прислугой. Как только мене увидала — а мы все девки рослы были, как гренадеры, одна к одной, — поедем, грит, Мариша, к нам. А родна матушка мне и сказали: «Поезжай-ко, Мариша, тетеньке жить-то уж недолго осталось, ты с ним поласковей будь, он на тебе потом и женитси, а добра там всякого видимо-невидимо». И правда, добра тута было невпроворот, а как тетенька преставились, дак мы и поженились, ох, боже ты мой!

Она глубоко вздохнула и замолкла, покусывая сочный стебелек спаржи.

Коштял слушал, не веря своим ушам. Если после всего того, что случилось рано утром, не по его, правда, вине, она так легко его простила, то теперь эта ее ласковая и мягкая доверительность — полное отпущение грехов, полная благосклонность, какой она еще ему никогда не выказывала!

Но вскоре ему довелось изумиться еще сильнее.

— А что было до того? — продолжала Мариша так тихо, будто говорила сама собой. — Я была с ним обходительной, как матушка велели, дак ведь не настоль же, чтоб ему удумалось етак руки распушшать! Оборонялась я со всех силушек, от гнева аж ноги подломились. Товда я хвать его поленом по башке — зашатался ажно, так что, может, и правду люди сказывают, мол, оттого и глохлый. Мне и самой невдомек, как это его на транвай взяли, он ужо и тогда туговат был на ухо, зазря только тышшу отнесли с вкладной книжки. Тетенька все сиживали себе изо дня в день на рынке, а мне уж потом поздно было сбегать отсюдова. Было мне товда семнадцать с половиной, а ему тридцать петь.

Мариша говорила так тихо, что Коштял с трудом ее понимал, и в шепоте ее не было привычной клокочущей ярости. На нее нашел неодолимый приступ откровенности, как иногда случается с женщинами, в характере которых навсегда остается что-то детское, — с какой-то горькой сладостью вдруг изливаются они перед другими. Не исключалось и то, чего ожидал многоопытный Коштял: баба, ежели так разоткровенничается, уступит в тот же или на следующий день. Как бы там ни было, ясно одно — Мариша разговаривала с ним как с близким человеком.

В приливе нежности — а он обычно сидел с ней бок о бок на корточках — Коштял не удержался и погладил округлую ее икру.

Мариша вскочила точно ужаленная.

— Что ето вам в голову взбрело, вы... поганец вы этакий! Гляньте-ко на ету руку, много затрещин раздала она мужикам, которые думали о Завазелке не то, что надоти!

Она взглянула в сторону слив и умолкла, глянул туда и Коштял — вот незадача: Завазел, приподнявшись на руках, тянул шею, чтобы разглядеть их сквозь заросли смородины. И тут Мариша вконец испортила дело — она поспешно отсела от Коштяла так, чтобы смородина ее не загораживала, и если уж супруг что-то заподозрил, то теперь мог в своих подозрениях укрепиться.

— А коли не отстанете, то и на вас полено найдется! — шипела Мариша с потемневшим от ярости лицом. И наконец, уже как бы про себя, пробурчала: — Етого мне только не хватало, ишо один мужик, да мне мой-то осточертел!

Коштяла деловитое это суждение почти не удивило, было оно в здешних местах в ходу и уже не единожды спасало честь супружеского ложа. Однако же именно оно натолкнуло его на мысль: «Не будь Завазела, не было б никаких помех».

После того случая Мариша вовсе оседлала Коштяла, даже батраком-поденщиком она не посмела бы так помыкать. Очень по-женски и очень разумно она рассудила, что теперь он весь в ее власти.

Коштялу и впрямь не приходило в голову противиться, он тянул на себе хозяйство усердней, чем тот пес тележку, а если порой и чертыхался, то хозяйка его вроде бы и не слышала. Она обращалась с ним не как с мужчиной, а как с юнцом, который, правда, уже подрос, и следовало с ним чуть попридерживаться — не хватало еще, в самом деле, чтоб она ему тыкала.

Но хуже всего переносил он те лукавые пытки, которым она подвергала его в последнее время с таким видом, будто ничего не происходит.

Мучения его были при этом подобны мукам некоего рыцаря из германской средневековой хроники — тот, посватавшись к прекрасной графине и получив от ворот поворот, осадил ее замок. Во время одной вылазки его захватили в плен, и графиня приказала заточить несчастного в темницу, перегородив ее решеткой на две половины. В одной содержался бедный рыцарь, а в другой была почивальня графини, и всю ночь в ней горели свечи.

И хотя баллада эта была неизвестна обоим, Коштял в полной мере вкусил тех же страданий.