Кашпар Лен-мститель

Коштял в ответ и не пикнул.

Завазел сидел, упершись ладонями в колени, и только таращился; он начисто ничего не понимал, в последнее время слух у него совсем пропал.

Но спросить не спрашивал!

Отобедав не за столом, а на крыльце, Коштял взбежал к себе в каморку и быстро переоделся во все праздничное. Потом встал наверху на пороге, чего-то выжидая и покручивая в нетерпении ус.

Двери внизу хлопнули, и показалась Мариша с большой подушкой под мышкой.

Завидев ее, Коштял мигом скатился вниз.

— Эй, куманек, куды ето вы?

— Мое дело, хозяйка, — спокойно ответил тот.

— Ваше так ваше, — кивнула она. — Воротиться только не забудьте.

Сказала ровно батраку какому.

— Ворочусь, когда захочу, — так же спокойно ответил он.

Мариша собиралась смерить его взглядом с ног до головы, но глаза ее как уставились в землю, так и замерли, а дуги черных ресниц не дрогнули до тех пор, пока он не ушел. И было в том презрения еще больше.

Коштял быстро вышел на дорогу к городу и, уже оттуда оглянувшись, увидел, что Мариша смотрит на него во все свои черные, даже на таком расстоянии сверкающие глаза.

И была в них не насмешка и язвительность, а что-то совсем другое.

Проследив взглядом, пока она не скрылась за углом дома, Коштял прибавил шагу но в конце улицы, свернув налево к реке, пошел медленнее, озираясь по сторонам.

Нырнув на берегу в ольховые заросли, он стал осторожно, точно хорек, пробираться обратно. На самой крутизне густой ольшаник прикрыл его, и он вскарабкался наверх, не боясь быть замеченным. Наконец он очутился у тына, огораживающего Завазелов сад, и, заглянув снизу сквозь жерди, убедился, что расстояние прикинул правильно. В буйной траве, у самого тына, уложив под голову подушку, лежала Мариша; так лежала она во всякое погожее воскресенье, то был единственный ее послеполуденный отдых за всю трудовую неделю. Место здесь было всегда тенистое, укромное, со стороны реки — крутой склон с непроходимым ольшаником, а от сада закуток этот скрывала от глаз старая кирпичная печь, в ней прежде, когда еще не выкорчевали старые сливы, гнали сливовицу. Место было уединенное, скрытое от людских глаз.

Она так глубоко утопала в траве, что Коштял, сидя на корточках, не видел ничего, кроме черных прядей, выглядывавших из-под платка, которым было прикрыто ее лицо, да еще сквозь траву пятном просвечивало легкое ее платье.

Спит?

Он осторожно привстал, чтобы убедиться в этом, а потом, поставив ногу на жердь, одним прыжком перемахнул через низенькую загородку в сад.

Трава почти приглушила его соскок, но он все же замер, затаив дыхание.

Спит?

Но грудь ее не вздымалась высоко и свободно, как то бывает во сне, а если Мариша не спит, стало быть, знает, что не одна, а если еще не вскочила и не закричала, стало быть, знает, кто тут с нею.

Долго сомневаться она ему не дала.

Ее рука лениво потянулась к платку и стащила его.

Глаза глядели в глаза.

Но ее глаза были глазами хищницы, захваченной в собственном логове; не вскочив еще, она уже напрягла мышцы, не собираясь задешево продавать свою шкуру.

Однако ж Мариша и пальцем не шевельнула, чтобы сменить свою соблазнительную позу, а ведь она-то и заставила Коштяла перескочить через забор.

— Вор! — сказала она грудным голосом, но довольно тихо. — И не стыдно вам через огорожу лазить?

А у него горло перехватило, ни сглотнуть, ни слова сказать, кабы и нашлось какое.

— Убирайтесь, откеле пришли!

Но стоило ему шевельнуться — она тут же вскинулась, опершись на локоть.

...Когда потом, час спустя, он промывал саднящие царапины на шее, ему пришло в голову, что она ведь раз десять могла убежать, но не таков был у нее норов, нет, она выждала, чтоб потом вести себя, точно захваченная в логове хищница.

И коль уж уступила, то после жестокой и честной схватки, это точно; он думал об этом, засовывая в карман воротничок, который уже нельзя было пристегнуть, потому как обе петли были порваны. Но ведь стоило ей крикнуть своим пронзительным, таким знакомым соседям голосом, и к ней сбежались бы на помощь, услышав даже через несколько домов отсюда! Так нет же, не крикнула! Предпочла сводить счеты один на один.

И надо признать, расквиталась она с ним сполна, и нетрудно было догадаться, что не без удовольствия.

Первыми ее словами, уже после схватки, уже в мире и согласии, были:

— Вдруг нас кто видел!

Не «вас», а «нас»!

Он просидел у реки, пока не пришла пора приниматься за поливку.

Мариша вышла уже затемно, старалась по возможности держаться подальше от него и все отводила взгляд на свои грядки и клумбы, будто его в саду и не было.

Коштял, с лейками в обеих руках, нарочно свернул так, чтобы она оказалась у него на пути, и, обходя ее, процедил:

— Так что, мушшина я все-таки али нет?

— Ишо какой! — ответила она безо всякого смущения, даже одобрительно. — Поостерегись, старый на нас зыркает, не гляди туда!

Она испугалась, когда Коштял оглянулся. И, показывая туда-сюда на грядки, дескать, там и тут надо бы полить, — эти обманные жесты она потом частенько пускала в ход при Завазеле для отвода глаз, — сказала: