Кашпар Лен-мститель

Ее обдало горячей волной стыда вслед за разочарованием, которое можно было объяснить только ее детской наивностью, нередко присущей женщинам ее положения, умственные способности которых остаются порой до странности неразвитыми.

Сказать, что она была свергнута с седьмого неба, значило бы, пожалуй, надругаться над чувствами благородных девиц, хотя и в мире отверженных такое падение не менее болезненно. Во всяком случае, для Маржки здесь, в суде, решался вопрос жизни и смерти, и единственным чувством, владевшим ею с той минуты, была неукротимая ярость, так и норовившая вырваться криком, воплем...

Маржка изо всех сил прижимала к губам скомканный платочек. О нет, не то поразило ее в самое сердце, что соперница заняла место, по праву принадлежавшее лишь ей, Маржке, но то, что причиной любви Лена и Кабоурковой послужил всего-то одинаковый рост!

Между тем собрание продолжало тешиться над матерью трех пар двойняшек от неизвестного числа отцов. Каждое слово Кабоурковой вызывало приступ безудержного смеха, доходившего до исступления в момент, когда цыганка укоризненно оборачивалась в зал. Публика как с цепи сорвалась, и председателю не оставалось уже ничего другого, как прикрикнуть на нее.

Момент был в высшей степени серьезный: Кабоуркову только что привели к присяге. После сердитого окрика зал мгновенно затих, но не прошло и минуты, как снова разразился хохотом: когда распорядитель погасил одну свечу, свидетельница, подъюлив, услужливо задула вторую...

Понуждаемая к связному изложению событий рокового дня, Кабоуркова, наконец, сосредоточилась и повела рассказ, не опуская ни одной детали.

Она подтвердила показанное предыдущими свидетелями: в тот день Лен не пошел с каменщиками в трактир, оставшись праздновать окончание работ на стройке с поденщиками, среди которых вдруг оказался и Трглый — явился за деньгами «и еще кое за чем», да так и остался посидеть, посудачить с дружками.

Самое смешное, что и отмечать-то было нечем — поденщиков пан Конопик угостить не пожелал, и они, рассевшись под лесами, «зырили только друг на друга и черт те что болтали».

— «Черт те что» — это как надо понимать?

— Ну, приставали к Трглому и к пану Лену, говорили, чего бы вам, ослам, не померяться силами... Лен пусть будет социалистом, раз у него рожа красная, а Трглый сойдет за народника, поскольку у него физиономия сине-бело-красная... Я им говорю, оставьте Лена в покое, сами, говорю, знаете, он не в себе, не ровен час случится несчастье!..

— ...он не в себе, не ровен час случится несчастье, — повторил председатель, давая тем самым секретарю знак занести эти слова в протокол.

— Ну, и что дальше?

— А они говорят...

— Подождите, — перебил председатель, — с чего же у них были такие лица? Может быть, эти, как вы сказали, ослы накануне подрались?

Тогда Кабоуркова, которую судья называл теперь Даниэловой, рассказала, как паясничал с поленьями рыжий поденщик, изображая мамашу с двойняшками...

При всяком упоминании о двойняшках публика благодарно смеялась; и тем искреннее, чем чаще вспоминала их свидетельница. Да и сама история с рыжим доставила слушателям массу удовольствия.

Увлеченно рассказывая о рыцарском поступке Лена, Кабоуркова не умолчала и о том, каким образом он одержал свою геройскую победу.

— ...бросился на рыжего и стал бить его по лицу... — диктовал председатель.

Все до единого удары, нанесенные Трглому Леном, были занесены в протокол.

— Итак, вернемся к тому, что произошло в день выплаты. Что же ответил подсудимый Лен, когда его стали подстрекать к драке с поденщиком Трглым?

— Да ничего такого, сударь. Он пошел к себе в сторожку, лег на нары и так скрипел зубами — аж на улице слышно было.

— От злости?

— Нет, видать, от боли. Он ведь накануне всю ночь маялся...

— Откуда вы знаете, что было ночью?

Свидетельница промолчала.

— Хорошо, я вам помогу. Мы уже слышали, что домой после работы вы заходили только «для близиру» (председатель с явным пренебрежением в голосе употреблял иногда подобные выражения, неизбежные при допросе «простых людей») и с наступлением темноты возвращались на стройку... Верно?

Вместо ответа свидетельница, закинув руку за голову, двумя пальцами надвинула на лоб съехавший платок.

— Ну так как же?

Через минуту-другую раздался ее низкий, приглушенный голос:

— Без меня, сударь, он бы наверное совсем погиб. Трясло его как в лихорадке, а нос разбитый, бывало, ныл так, что он скулил всю ночь напролет, как щенок. Жалко ведь его было...

— А того калеку, с которым вы жили, который детей вам на стройку кормить привозил, готовил вам дома еду — его вам было не жалко?

— Боже милостивый! Да он доволен тем, что имеет... Его и в Праге-то уже не было... Он с детьми живет сейчас у своей матери в деревне. Сам уехал, и детей увез не спросивши... Я вечером прихожу — ни его, ни детей... Да я ему с каждой пятерки два с полтиной посылаю, и что-то он мне их пока ни разу не вернул...

— Боже ты мой! — громко ужаснулся такой простоте нравов один из присяжных.