Кашпар Лен-мститель

Маржка явно задыхалась, но никому не приходило в голову, что ей нужна срочная помощь. Какая-то элегантная дама, панически визжа, стала пробиваться к выходу, за ней потянулись другие приличные дамы. Те, у кого нервы были покрепче, вскакивали на стулья. В глазах у всех был неподдельный ужас.

Маржка по-прежнему стояла на коленях, лбом уткнувшись в стол. Вместо хриплого дыханья теперь слышались звуки, вовсе не похожие на человеческие — каждый выдох звучал как вой. Никому больше не казалось, что она прикидывается.

Первым опомнился доктор Рыба. Он бросился к Маржке, но не успел даже нагнуться — его опередил распорядитель, получивший знак от председателя.

Все произошло очень быстро. Три-четыре человека засуетились вокруг Маржки, тощий мужичонка с оторванным карманом оказался газетчиком. И даже присяжный, так бурно поминавший Христа во время рассказа Маржки, уже был на полпути к ней.

Свидетельница Криштофова не в силах была подняться на ноги. Распорядитель, ухватив ее за талию, поволок из зала.

— В приемную, и быстро врача! — крикнул вслед председатель, одним взглядом удостоверившись, что медицинские эксперты давным-давно удалились.

Прокурор вскочил: несчастную пронесли совсем рядом, и он увидел незабываемое: ее глаза, казалось бы, погасшие на багровом, одутловатом лице, покрытом смертельной испариной, вдруг ожили, узрев Лена. Неописуемый, животный ужас сверкнул в них. И, если бы не омертвели ее измученные, искусанные губы, она закричала бы на этот раз еще громче. Но вдруг густая белая пена, такая странная на ее пунцовых щеках, повалила у нее изо рта...

Прокурору, натуре утонченной, все это было отвратительно. Вернувшись к столу с бумагами, он еще краем глаза успел увидеть, как она слабо пыталась высвободиться из рук распорядителя, отталкивала по-детски пухлыми ручками, смешно растопырив локти; с растрепанной головы свисала жалкая двухцветная косичка...

Когда ее вынесли, прокурор с облегчением вздохнул.

Он пописывал стихи и даже печатал их, разумеется, под псевдонимом, и неприглядная суета не могла не покоробить его душу...

К судебному действу его вернул несколько изменившийся кашель подсудимого.

На протяжении всей сцены с Маржкой Лен казался совершенно безучастным. Однажды только, услышав первый ее крик, он вытаращил глаза, никаких других признаков удивления роковому повороту дела не выказал, да и вряд ли кто-нибудь обратил бы на них внимание. А если бы и нашелся такой наблюдательный человек, он заметил бы, что с той минуты, как Маржка исчезла за дверью, Лен был далек от происходящего. Но таких в зале не оказалось...

Кашпар Лен был бледен как смерть, точно она уселась с ним рядышком на скамье подсудимых. Его сверкающие глаза были устремлены на одного из судей, обратившегося к нему:

— То, что вы действительно совершили инкриминируемое вам преступление...

— Встаньте, подсудимый, с вами судья говорит! — перебил коллегу председатель.

Лен встал во весь свой рост, ссутулил угловатые плечи и, переведя дыхание, судорожно глотнул.

— Подойдите ближе!

Лен потупился и не сразу сделал нужные пару шагов, давшихся ему с видимым трудом.

— Итак, после показаний свидетельницы Криштофовой вы уже, конечно, не станете отрицать, что совершили убийство, — продолжил заседатель, известный своими атаками врасплох. — И все-таки: почему вы использовали в качестве орудия убийства кирпич, а не свинцовый отвес, как было обговорено с вашей подругой?

Лен молчал.

— Ну так я вам скажу: отвес принадлежал лично вам, и никто не усомнился бы, что вы и есть убийца! Разве не так?

Лен не издал ни звука, лишь глаза его сверкали, проясняясь все больше — казалось, судья снимает и снимает с его плеч страшную тяжесть.

— Это еще не все. Из тех же соображений, чтобы иметь алиби, вы достигли состояния опьянения, в котором вас и нашли и о котором мы слышали тут столько ученых мнений. Бутылку, найденную возле вас, вы выпили либо перед самым убийством, либо сразу после него. Ну, так прав я или нет?!

Желая придать сказанному больший вес, судья ткнул вниз указательным пальцем одной, потом другой руки и замолчал, торжествующе глядя на подсудимого.

И не было в мире более пристального взгляда, чем противостоящий ему взгляд горящих, широко раскрытых глаз подсудимого.

Лен явно готовился что-то сказать — собираясь с силами, часто дышал, делал судорожные глотки, поднимая плечи, точно хотел помочь себе.

Губы его раскрылись, блеснули зубы, придав мертвенно-бледному лицу подобие улыбки.

Лен уже хотел было заговорить, как вдруг его огромная, исхудавшая в плеть рука взметнулась вверх и шлепком закрыла широко раскрытый рот.

Это не помогло — меж пальцев потекли тонкие алые струйки, закапав на бумаги, на которых решалась его судьба.

Лен вовсе не желал этого и изо всей силы зажимал рот пятерней, но это не помогало.

Вся рука была в крови, будто он раздавил горсть спелой черешни.

Еще один приступ — и исторгнутая кровь залила арестантский халат.

Лен качнулся, попятился и... упал навзничь. Голова свесилась со ступеньки, глухо стукнувшись об пол.

Без слез и криков Кабоуркова подбежала к Лену, приподняла ему голову...