Кашпар Лен-мститель

— Императорский советник в этом доме — единственно глава фирмы «Карл Уллик и Комп», мой шурин; меня же зовут Армин Фрей, и я — частное лицо, в лучшем случае частный коллекционер антиквариатов, — возразил хозяин по-немецки, держась с величайшим достоинством.

— Слушаюсь, господин императорский советник, — смиренно проговорил Лейб Блюмендуфт.

— Господин Блюмендуфт, вы принесли?..

— Эпес шайнес[39], — думаю, вы меня не выгоните!

С этими словами Лейб положил мнимый молитвенник на кожаное кресло и ловкими движениями вытащил из карманов котят.

Он держал их за загривки, а котята шипели и отважно выворачивали головки, стремясь укусить пальцы державших их рук, и растопыривали свои лапки с выпущенными коготками.

Едва увидев их, Армин побледнел и мгновенно освободил их из рук еврея. Котята тотчас прильнули к бархатной мантии Армина и принялись страстно тереться головками о его грудь.

Армин посмотрел на свет глазки одного из них и теперь уже покраснел от радости.

— Сколько? — тотчас шепотом спросил он Блюмендуфта.

Тот в замешательстве развел руками.

Армин обернулся к Вацлаву, который с великим интересом ждал, какую цену назовет этот кошатник, и сказал:

— Ступайте-ка наверх, раз уж вы тут, да соскребите с купола голубиный помет, а то слыхал я сегодня утром, как кто-то во дворе очень громко грозил перестрелять всех моих голубей. Да смотрите, не уроните с крыши скребок, как в прошлый раз!

Вацлав послушался, хоть и с неохотой, поднялся по угловой лесенке — единственной, ведущей на чердак. Армин запер за ним люк на ключ и так поспешно вернулся к Блюмендуфту, что нечаянно сдернул тяжелый турецкий ковер, висевший на перилах лесенки, снабженных такой же резьбой, что и на входной решетке.

Отбросив котят в стороны, он с жадностью подбежал к футляру с фолиантом — глаз специалиста уже по золотому обрезу узнал, что книга эта никак не может быть еврейским молитвенником, хотя бы и висела на ленточках звезда Соломона.

Но дрожащие пальцы его не сумели высвободить книгу из футляра, и сделать это пришлось самому Блюмендуфту.

Когда Армин увидел книгу целиком, глаза его вспыхнули, он торопливо забрал ее у Блюмендуфта, чьи распухшие пальцы с трауром под ногтями на фоне роскошного переплета с золотыми бурбонскими лилиями действительно являли кощунственный вид.

Двух-трех секунд было Армину достаточно, чтобы осмотреть кожаный корешок; затем он быстро раскрыл книгу, чтобы взглянуть на титульный лист, и розовое лицо его побагровело, губы прошептали:

— Ну конечно! Как же иначе! Я не ошибся!

В его глазах, глубокая чернота которых так странно сочеталась с белыми ресницами, разыгралась быстрая смена выражений — так бывает во время сильной грозы, когда молнии бьют с разных сторон.

Безмерное удовлетворение только что сделанным открытием перешло в ликование, отчего его и так-то выпуклая грудь расширилась настолько, что взрыв был неминуем.

И пароксизм этот разрядился таким возбужденным смехом, что Лейб Блюмендуфт, для которого мужская истерия не была вещью незнакомой, отступил шага на два.

А Армин повалился на подушки кресла в судорожном припадке смеха, завершившемся таким удушьем, что глаза его выкатились от кашля из орбит.

Наконец он стих, стал вытирать глаза, подстанывая: «Ой-ой-ой!», словно такое безудержное веселье причиняло ему физическую боль.

— Постойте, Блюмендуфт, постойте — сейчас вы тоже будете смеяться, дайте мне встать... Только сядьте куда-нибудь, чтоб не свалиться с ног... Вон возьмите тот стул, да, тот — вшей у вас нынче нету? Знаю, что нет и никогда не было, не божитесь. Но прежде, чем сесть, повернитесь ко мне спиной... да повернитесь же, говорю! А как я сосчитаю до трех, поворачивайтесь обратно!

Лейб послушался, и Армин стал очень медленно считать.

— Раз! — по голосу его можно было догадаться, что он наклонился. — Два! — что-то ударилось об стол за спиной Блюмендуфта. — Еще не пора! — сказал Фрей, возясь с чем-то. — Вот теперь — три!

Блюмендуфт поворачивался очень медленно, подозрительно подглядывая, не хочет ли этот господин сыграть злую шутку над бедным евреем; но едва взор его коснулся стола, как Лейб так и оцепенел.

— Готт дер герехте, гелобт зай зайн наме![40]

На столе, рядышком с книгой, которую он принес, лежала другая, в точности такая, совершенно такая же, а Лейб Блюмендуфт в этом разбирался, ибо был ничуть не меньшим знатоком, чем Армин Фрей; ему казалось, книга раздвоилась!