Кашпар Лен-мститель

«А что им думать? — шли дальше его рассуждения. — Если меня встретят наши, подумают: ай, ай, какой-то бедный иностранец еврей, но правоверный, который дома у себя, конечно, платит в синагоге за сиденье, а тут будет рад, если ему позволят постоять за скамьями. И он не только иностранец, он еще, бедняга, не очень здоров на вид, «э лаус ис им юбер де лебер гекрохен, верн зе загн»[29]. Конечно, иностранец, ни у одного пражского еврея нет уже таких больших молитвенников, или они оставляют их в храме. Знали бы они, что за молитвенник несет под мышкой Лейб Блюмендуфт! Такой это молитвенник, что заслуживает этот Лейб, чтоб Господь толп поверг его наземь и покарал скорой смертью за то, что он притворяется набожным, чтобы без помех пронести по Праге ворованный товар! Пфу — почему ворованный? Видит бог, просто взял на время! Однако и за это он мог быть наказан ударом молнии и похоронен в Праге без пейсов!»

От такой возможности Лейба обдало холодом, и он прибавил шагу, бормоча три волшебных слова: «Фюнефциг таузенд гульден! Фюнефциг! Райнгевоннен!»[30]

Блюмендуфт старался отогнать ужас всякими юмористическими представлениями.

«Теперь наши люди думают — ага, вот господин Блюмендуфт идет в старую Новую синагогу, нет, так он туда не попадет, уж не собрался ли он в Новоместскую или Виноградскую — дацу ис’р дох цу шебиг[31], нет, наверное, он идет в Либеньскую молельню к себе равным. И пока они будут ломать себе голову, в которую из синагог направляется Лейб Блюмендуфт или, может, из которой он уже возвращается — Лейб Блюмендуфт идет совсем не туда и принимает все меры к тому, чтоб никто не понял, куда именно. Кому до этого дело? Да и что ему делать в синагоге мит цвай юнге катцен ин ден ташен, ви айне трехтиге катц, готт др герехте![32] Теперь, кажется, эти дьявольские котята основательно меня обмочили, котик с одного бока, кошечка с другого!..»

Размышляя так и беседуя сам с собой с целью увести свою совесть от страшной мысли, как бы Господь (да будет благословенно его имя) не разгадал обмана с его стороны, Лейб прошел множество улиц Старого и Нового Места и двинулся по улице Поржичи, откуда прошел под виадуком Северо-западного вокзала на Набережную улицу в районе Карлин. Здесь он добрался почти до конца набережной и спустился по тропинке к рукаву Влтавы. Берег был безлюден — куда большее оживление царило на воде. Здоровенные грузчики сбрасывали через голову мешки с зерном в трюм большого лабского судна, вокруг него качалось несколько лодок с рыбаками. Напрасно смотрел Лейб на воду — солнце било по ней со всей силой и яркие вспышки слепили больные глаза Лейба, он видел только черные резкие силуэты лодок и людей в них, а лиц разглядеть не мог. Множество искр выскакивало на пылающей серебром глади — лопались пузырьки болотного газа.

Лейб уже довольно долго стоял так, ничего не различая, и эти минуты были самими неприятными во всей его экспедиции; стало быть, надо сделать так, чтоб заметили его самого.

Он покашлял как можно громче — и сам испугался эха, отраженного от стены зернохранилища с таким звуком, как если бы по стене ударили исполинской ладонью.

Однако, заслышав этот звук, один из рыбаков тотчас свернул удочку и в несколько гребков подвел свою лодку к берегу, где стоял Лейб.

— Кошки есть? — спросил он.

Однако Лейб, хоть и знал, что его спросят о кошках — таков был условленный пароль, — замешкался с ответом, ибо не знал чешского языка, а тем более прибрежного арго.

Человек в лодке это понял.

— Хабен зи ди мяу, ди коц? — перевел он свой вопрос на «немецкий».

 — Яволь[33], — отозвался Блюмендуфт и, перекладывая книгу из одной руки в другую, вытащил из карманов попеременно обоих котят, причем поднял повыше, чтоб их хорошо разглядели, ибо это обстоятельство могло иметь значение.

— Тогда залезайте, поедем! — и рыбак весьма наглядно показал на лодку.

Посадка на это плавучее средство произошла не совсем гладко — лодчонка была утлая, неустойчивая, так что прежде, чем Лейб уселся, лоб его покрылся испариной.

Рыбак взялся за весла, и лодка двинулась против течения.

— Вацлав, ты этих кошек не топи! — крикнул издалека один из бездельников с удочками. — Я бы взял их себе, детишкам!

— Ладно тебе, Винцек, эти слишком малы, чтоб их изжарить, и можешь успокоить свое сердце — котят в воду не бросят, они для нашего кошачьего барина с верхотуры, а молодой хозяин ими брезгует, потому и везем с реки!

— Вас хат’р гзагт, ун вас хабн зи гзагт?[34] — тотчас с любопытством спросил Блюмендуфт.

— Фресн виль эр ди коц[35], — сердито бросил Вацлав и поднял правое весло, чтобы левым направить лодку в узкую протоку между высокими берегами, укрепленными фашинами, почерневшими от времени досками и косо вогнанными сваями.