Каштаны на память

Андрей стал читать. Майборский горячо благодарил Семена Кондратьевича за ответ на его первое письмо.

— «Мучаюсь в мыслях, Семен Кондратьевич. Мне не верится, что наши отступили от границы, ведь бойцы так отчаянно сражались. Известия о смерти Павла Германовича Тулина поразили меня, как молния. Почему-то думалось, что никакая пуля, никакой снаряд не достанут его, ведь он для многих на границе был воплощением мужества, мудрости и совести пограничника. Это Вы здорово написали: когда Красная Армия возвратится на Прут, нашу заставу назовут именем капитана Павла Тулина. Как только поправлюсь, обязательно пойду в танковые войска. Теперь танкистов будут посылать не в кавалерию, а в танковые подразделения. И на башне головного танка напишу «Павел Тулин». Если хотите знать, Семен Кондратьевич, это не моя мечта, а моя клятва. Танк имени капитана Тулина будет! И я верю, что этот танк одним из первых ворвется в Берлин. Именно там окончится наша война против фашизма!»

— Ну молодец Майборский, — похвалил Колотуха. — Вот это комиссар!

— Вот именно… — подтвердил Оленев.

— Читай дальше, Андрей.

— Да дальше уже не так важно, — неохотно ответил Андрей.

— Как это неважно? — удивился Колотуха.

— Вот именно. Давай мне. Дочитаю. — Оленев взял письмо и откашлялся:

— «Есть еще одно обстоятельство, которое волнует меня. Извините, что пишу Вам про это. Пишу как старшему другу, может, даже как отцу, с которым у меня нет никаких тайн. Я всем сердцем люблю Ле-сю Ту-ли-ну», — по слогам прочитал имя девушки Оленев и, моргнув глазами, посмотрел на Стоколоса. — Вот почему ты не хотел читать… Майборский любит твою Лесю.

— Да не падай духом. Что это за дивчина, которую любит только один парень! Я ее тоже люблю! Это такая девушка, которую нельзя не любить, — искренне попытался успокоить Андрея Максим Колотуха, важно прохаживаясь по комнате, поглядывая в зеркало и поправляя прическу. — Читай, Ваня, дальше!

— «Всем сердцем люблю Лесю Тулину. С нетерпением жду от нее письмо. Спасибо за адрес. Мысли о ней придают мне больше сил, чем любые лекарства. Люблю ее, но боюсь признаться ей об этом. Ведь не знаю, что у нее на сердце. Боюсь, чтобы не обиделась…»

Оленев замолчал, потом взглянул на Стоколоса.

— Тебе везет на соперников. Дома за твоей Таней ухаживал какой-то химик, а тут танкист. Да не горюй!

— А что мне горевать? — ответил Стоколос, хотя слушать ему было не так приятно. — Что горевать, если мы не знаем, что будет с нами завтра?

— Плохое утешение! — возразил Колотуха. — Ничего с нами не произойдет, будем, как все, сражаться с немцами.

— Лишь бы Леся была жива и здорова. Лишь бы когда-нибудь она была счастливой, — сказал Стоколос и пожалел, что они прочитали чужое письмо.

Он вдруг припомнил, с какой нежностью дарил девушке Майборский гуцульскую шкатулку. Виктор говорил, что это шкатулка экспонировалась на выставках в Париже, Нью-Йорке и Барселоне, и, верно, шкатулка была неповторимой красоты, как песня Карпатских гор. Леся смотрела на подарок завороженными глазами и, кажется, такими же глазами смотрела и на Майборского.

В репродукторе, висевшем на кухне, объявили воздушную тревогу. Ребята переглянулись, раздумывая, что им сейчас делать. Старшина, только что вышедший из ванной, сказал:

— Пока тревога, помоемся.

— Я достану полотенце, — Андрей принялся рыться в белье.

— Вот именно.

— А потом поспим. Полтора месяца по-человечески не спали. А там и полковник придет, — не унимался Колотуха. — Дивлюсь я тебе, Андрей. Зачем пошел на воинскую службу? Ну в мирное время. Учился бы себе, жил в этой роскошной квартире и каждый день купался бы в ванне, как римский император.

Приятный, уютный шум воды в ванне заглушил рев самолетов и даже взрывы. И лишь выстрелы зениток, стоявших рядом на днепровских кручах, доносились в квартиру. Максим Колотуха громко затянул песню:

Через риченьку, через быструю
Подай рученьку, подай другую…

Андрей подхватил.

— Да, Ваня, грустная песня, — сказал Колотуха Оленеву, который тер ему спину шершавой мочалкой. — Да осторожней, кожу сдерешь!

— Вот именно. Грош цена твоей коже, если она слазит вместе с грехами.

— Рядовой Стоколос! — притворно строго крикнул Колотуха.

— Ты что, сдурел, голым командовать? — удивился Андрей.

— Не трать время, Стоколос! Стирай рубахи и гимнастерки, чтобы к приходу полковника высохли. Один купается, второй стирает, третий сушит! — распорядился Колотуха. — И полный порядок!

— Только ты, старшина, не забывайся. Вижу, тебе нравится под душем, до вечера будешь стоять? Хватит!

Часа через полтора ребята вымылись, привели себя в порядок. Подшили чистые воротнички, почистили сапоги.

В квартире было два дивана, а на кровать ложиться солдаты не решились. Пришлось бросить жребий: кому устраиваться на полу, застеленном ковром и плащ-палаткой. Жребий выпал Оленеву, и он пробурчал:

— Обманул старшина. Вот именно… Это же твой жребий. Подсунул, хитрый лис.

Андрей их не слушал, он думал о письме Виктора Майборского. Значит, оставила Леся в душе у Виктора след.