Каштаны на память

Перелетный мог бы и опомниться. К тому же его сообщники уже хлестали самогон, ни на кого не обращая внимания. Но Вадим уже не видел поворота назад. Он думал о своем будущем, и как раз, решил, представился случай. Нужно вытравить из своей души жалость, вселить в нее если не ненависть, то полное пренебрежение ко всем обреченным, какими были Марина и ее мать. Теперь он считал, что делает единственно верный в данной ситуации ход, на который его толкает жизнь. Он должен был во что бы то ни стало заслужить авторитет у немцев, их доверие, добиться, чтобы его перевели побыстрее отсюда в другие края. И в этом стремлении он становился неумолимым и совершенно остервенелым. Его возбуждал страх, желание возвыситься над этими неграмотными пьянчужками полицаями. Одним махом он решил сделать многое. От допроса перешел к делу. В сенях он увидел бутылку с керосином, полез по лестнице на чердак. Руки дрожали, как у ворюги, которого вот-вот могут схватить. Но сознание было на удивление ясным и четким. Перелетный облил керосином сено на чердаке и поджег. Кинул в огонь и винтовку, чтобы не было свидетельства позора. В мгновение огонь охватил кровлю. Двор заполнили крики и плач. Прибежавшие соседи кинулись в задымленную хату, чтобы спасти хоть какие-нибудь вещи. Перелетный попросил у немца автомат и дал предупредительную очередь. Люди попятились к забору, прижались к деревьям, освещенные красноватыми отблесками. Пламя петушиным гребнем взметнулось над крышей в звездное небо.

— Еще спасибо когда-нибудь скажете, что поджег вашу хату. Иначе немцы бы вас расстреляли! — тихо бросил Перелетный.

Марина промолчала, отвернулась. А старая мать как бы очнулась и внезапно бросилась к Вадиму с душераздирающим криком:

— Будь же ты проклят, каин!

— Мама! Мама!.. — Марина подбежала к ней…

После этого пожара и стали приходить к Вадиму кошмары во сне, особенно тогда, когда был он трезвый. Да и наяву мерещились ему огонь и кровь. Слышался крик Марининой матери: «Будь же ты проклят, каин!»

Решительные действия Вадима Перелетного понравились коменданту, хотя тот и сделал ему замечание, что такие действия следует предпринимать с согласия властей. Но, учитывая, что Вадимом «руководила в ту минуту ненависть к красным и их пособникам», комендант ограничился только устным замечанием. «Ненависть к коммунистам — это серьезный фактор в войне. На ненависти держится дух немецкой армии, ненависть должна жить и в крови полицая». Комендант отметил действия Перелетного и распорядился, чтобы ему выдали автомат. Вадим стал первой кандидатурой на долгосрочные курсы, куда он вскоре и отправился.

На курсах Перелетный показал себя достойным пособником оккупационной власти. Власти учли его рвение, и он вскоре был назначен начальником полицейской управы.

Октябрьским днем Вадим Перелетный появился на мотоцикле в селе, где жила Надя Калина. Местный полицай донес, что видел ее с каким-то одноруким человеком, может быть, красноармейцем.

— Здравствуйте вам в хату! — застыл на пороге Перелетный.

— Здравствуйте! — ответила Надя.

Она стирала, лицо ее было покрыто капельками пота. Рукава засучены. Выпрямившись, она провела рукой по вспотевшему лицу.

— Кто же вы будете? — внимательно рассматривая Перелетного, вооруженного автоматом, спросила Надя.

— Прислан служить в ваш район, — ответил он, зыркая глазами по хате. — Рубаху стираешь тому однорукому? — ткнул он пальцем в корыто.

— Это рубашка двоюродного брата. — Надя немного смешалась. — Как память осталась.

— Сентиментально. А где же этот братик?

— Был на границе. А сейчас кто его знает…

— Значит, красный?

— Чудной вопрос! А вы разве были белым до войны?

— Сразу видно, говорить умеешь… Что же не приглашаешь садиться? — Вадим все притопывал вокруг корыта.

Надя вытерла руки. А он зашел в горницу и остановился около этажерки. Раскрыл одну книгу, вторую. Усмехнулся и взял альбом, лениво полистал.

— Удивительно! — вдруг воскликнул он, увидев знакомое лицо. — Как попала к тебе карточка Андрея Стоколоса? Вот это встреча! — Перелетный смотрел то на фотографию, то на девушку: — «Надюшке Калине от Ивана Оленева на добрую память. Западная граница. Июнь 1941 года». Гм!.. Что за морда? Почему от какого-то Оленева? Но ведь это же Стоколос. Как понимать?..

— Сама не знаю! — почти безразлично ответила Надя.

— Ну и дела! Идешь выяснять про какого-то безрукого, а тут знакомое лицо. Гм… Губы стиснуты, взгляд пронзительный… А может, ты с ним встречалась и теперь прячешь?

— Не он, — ответила Надя.

— А кто же?

— А откуда я знаю! Так, прохожий, — сказала девушка, понимая, что отмалчиваться не стоит. — Проходил через село. Мы же все-таки люди!

— И куда же он пошел?

— Да разве я знаю? Дала ему буханку, и все.

— Он красноармеец?

— Когда-то был. В бою оторвало руку. Калека он, а не солдат.