Кассандра

Агамемнон: А на моем месте за обеденным столом?

Эгисф: Ну Агамемнон, сам подумай, можно ли в течение многих лет жить в одном доме и вкушать яства в разных углах.

Агамемнон: Вот именно, яства. Мы в стане нашем под Троей о чечевичной похлебке мечтали. Не разумеет гражданское лицо ратника.

Эгисф: Успокойся, Агамемнон. Мы с тобой люди немолодые, негоже нам из-за какой-то бабы ссориться. Хочешь, забирай ее обратно, нет — выгони из дому. Я на нее не претендую. И на хоромы твои тоже.

Агамемнон: Что же получается. Сначала ты убиваешь моего отца, потом забираешься в постель к моей жене, а я должен все это терпеть?

Эгисф: Ну знаешь, твоя манера подавать факты в выгодном только тебе свете поразительна. Твоего родителя я прикончил за дело. Кормить моего отца мясом его собственных детей — можно ли представить что-либо более отвратительное?

Агамемнон: А твой папочка — воплощенная невинность, да? Кто мою мать соблазнил ради какой-то паршивой овечки?

Эгисф: Не паршивой, а золотой. Вкупе с престолом.

Агамемнон: Ты, ублюдок, сын собственной сестры!..

Эгисф: Маму не трожь! Она лучше вас всех,

Агамемнон: Ага, так и у тебя есть что-то святое? А у меня нет? Моя жена обесчещена, мои дети унижены, мой очаг осквернен. Ты заплатишь за это, Эгисф! Менетий! (Входит Менетий). Принеси мне со двора топор, да побольше.

Менетий: Неужто холодно в доме? Так велите, я дров нарублю.

Агамемнон: Не дрова я собираюсь рубить, а дурную голову. Меч пачкать не хочу. Неси топор.

Менетий: Сейчас найду подходящий. Только не разумнее ли будет всем во двор выйти? Голова не полено, кровищи напустим, а кому убирать?

Агамемнон: Ничего, жена уберет.

Менетий: Тебе виднее, господин. (уходит)

Эгисф: Прости, брат! Не думал я, что так скверно все кончится. Вначале мне просто жалко было смотреть, как хозяйство твое рушится, как слуги дурака валяют вместо того, чтоб работать, да вовсю тебя обкрадывают, а этот шустрый потомок привратника закрывает глаза на все, кроме прелестей твоей жены, которую он, можно сказать, извел своим настырным ухаживанием, этому-то надо было положить конец? Потом я детишек твоих полюбил, такие они славные, особенно Электра. Электру все прочие в доме побаиваются, даже жена твоя, слишком она, Электра, серьезная, но мне она пришлась по душе, частенько мы с ней на стене крепостной сидели и философствовали, об атомах толковали, об идеях, о богах, есть ли они, нет ли… И только потом, позднее…

Агамемнон: Она тебя соблазнила?

Эгисф: Кто, Электра?

Агамемнон: Не дури! О Клитемнестре спрашиваю.

Эгисф: Нет, Агамемнон, как-то само собой это случилось. Привыкли друг к другу, подружились. Страсти особой между нами никогда не было.

Агамемнон: Правду говори.

Эгисф: Правду? Ну если уж всю правду… Сам подумай, стал бы я ее домогаться, если б она авансов мне не делала…

Врывается Клитемнестра.

Клитемнестра: Трус и подонок! Не ты ли пялился на меня похотливо, как фавн таращится на нимфу, подкараулив ее за утренним туалетом, не ты ли вымогал ласки, как нищий вымаливает объедки, не ты клялся в вечной верности, стихи не ты складывал, достоинства мои бесчисленные превознося, избито, конечно, но в рифму? Покоя мне от тебя не было ни на час, ни на минуту, ведь ты словно не мужчина, на кабана не ходишь, даже в виноградник не заглянешь присмотреть за лозой, тебе же, пьянице, дарующей груз спелых гроздей, все в доме да в доме околачиваешься, порывы сладострастия перемежая нытьем. Будь проклят день, когда тебе позволила я переступить порог дворца, и все от жалости, урод!

Агамемнон: Ну наконец-то что-то начинает вырисовываться.

Клитемнестра: А ты что тут корчишь из себя героя, несправедливо обиженного ближними? Вправду, что ли, считаешь себя ниспровергателем Илиона? Да если б не Одиссей со своим деревянным конем, идиотской, надо признать, выдумкой, на которую только такие безмозглые ослы, как троянцы, и могли клюнуть, разве ты когда-нибудь завоевал бы этот жалкий городишко? Бездарный ты полководец и не только. Царем был таким же неспособным, если б не я, давно бы власть свою растерял без остатка. Об остальном молчу. Но даже если признать твои мнимые заслуги, разве настоящий герой позволил бы, чтобы на его глазах зарезали его собственную дочь? И ради чего? Какого-то попутного ветерка! Никогда тебе этого не прощу. И потому делай, что хочешь, мне все равно. Предай меня смерти, как Ифигению, я не боюсь. Зачем жизнь женщине, убедившейся, что нет на свете мужчины, достойного ее любви.

Агамемнон: Успокойся. Твоя дочь жива.

Клитемнестра: Не верю.

Агамемнон: Клянусь благосклонностью богов олимпийских.

Клитемнестра: И где она?

Агамемнон: Не знаю в точности.

Клитемнестра: То есть сам ты ее живой не видел.

Агамемнон: Нет, мне сказали.

Клитемнестра: Кто же?

Агамемнон: Покойная Кассандра.