Кассандра пила массандру

Илья чувствовал, что должен ее защищать, но после школы уехал из Емельянова. А она осталась. По молодости он приезжал к родителям нечасто — столичная житуха закрутила. Когда до него донеслись слухи, что его школьная подруга попала в места не столь отдаленные, он уже был очень далек от местных драм. И подавалось это под тем соусом — очень гнусным обывательским соусом, — дескать, что-то у них там по пьянке произошло, мы не суемся, они сами виноваты. Илья поначалу очень удивлялся: «Как же так, у них же мама — уважаемая учительница и никаких пьянок в доме отродясь не было!» Илюшина родительница отрезала: «Не лезь!» И он не полез, потому что… как тут полезешь? Он для Люды теперь не был человеком первой очереди. К тому же был уверен, что она его подзабыла и в качестве защитника не ждет. У нее наверняка теперь другие симпатии! Так что и правда лезть нет смысла…

«Обычные отговорки!» — кивал Вася, читая Илюшины откровения. Но как только мы попытаемся мысленно встать на сторону того, кто попал в беду, так сразу и слетит с нас вся эта трусливая шелуха условностей. Потому что для страдальца не существует никаких церемоний, людей первой очереди и прочих приличий. Он ждет помощи отовсюду, и первые становятся последними, а последние — первыми. И даже мимолетное узнавание о том, что его не забыли — истинная благая весть.

Итак, нить школьная, нежная, пусть не любовь, но в чем-то и любовь — оборвалась на много лет. Годы шли, шли и шли и пришли к тому, что Илья… нет, он не стал романтическим героем на старости лет, он банально встретил свою Люду у станции, когда приехал в родные пенаты. Ну и закрутилось — если так можно сказать об осторожном небыстром и вкрадчивом процессе узнавания заново.

Читая это нежданное признание, Василий чувствовал, как воображение разрывает рамки повествования. И ему так явственно представлялось, как раненная судьбой Фея рассказывает школьной любви свои перипетии. О том, как она стала матерью своим племянникам и помогла им обрести профессию. О том, как прогрессировали ее болезни. О том, каким она оказалась крепким орешком. Вот только сложно было представить, как Илья в мстительном порыве убивает Помелышева. Пускай даже мстителя настигло внезапное понимание того, что Помело, которое из ментовского рвения посадило фактически невинную девушку и которое обокрало дольщиков «Марилэнда», — это одно и то же лицо… Но идти на криминал, когда мерзавца и так вот-вот посадят? Абсурд…

Подробности нападения Илья описал скупо. Где-то на крытой стоянке он подкараулил злосчастного прокурора, и, хотя Илья знал, что домашний арест — фикция, его все равно взбесила эта наглая беззаботная рожа. К ней за годы чиновничьей карьеры словно прилипло выражение хамской безнаказанности — Василий это тоже прекрасно представлял. А потом Илья так ударил Помелышева, что тот якобы упал и больше не поднялся… Однако еще интересней то, что тело прокурора нашли-таки в его квартире, а не на стоянке рядом с офисом его воровского общества с ограниченной ответственностью.

В общем, версия трещала по швам. С другой стороны, зачем человеку оговаривать самого себя? Вася последовательно сформулировал все свои вопросы и терпеливо ждал ответов, но Илья молчал. Звонить ему нельзя, говорить об этом он наверняка не может — ведь Настасья Кирилловна ничего не знает… Или знает? И почему о ней надо позаботиться…

Идиот! Василий хлопнул себя по лбу и набрал знакомый номер.

— Что случилось? — попытался он спросить как можно мягче.

— Да, в сущности, ничего, — с ледяной интеллигентной яростью отозвалась Настя. — Ничего, кроме того, что моя жизнь коту под хвост.

— Илью опять забрали?!

— Ну почему же забрали… — чуть помедлив, ответили в трубке. — Сам сдался. Сознательный гражданин. Он же теперь герой. Заступник за первую любовь! — Голос Настасьи Кирилловны вдруг патетически взлетел: — У него же вторая молодость нагрянула! Убийство — это способ помолодеть, ты в курсе?!

Базилевс растерянно согласился. Вторая молодость — штука кровавая.

15. Анежка

Савва пытался себя успокоить разумными доводами, но ничего не получалось. Куда мог пропасть заветный конвертик, письмецо счастья, как напутствовал его тот дивный дон Хуан… Ведь специально спрятал его здесь, у родителей, в ящике своего старого школьного стола! Здесь всегда было самое надежное место. Но что-то пошло не так. А без того чудного вещества, как без ста граммов, нынче не разобраться. Савва покрывался испариной и отгонял абсурдные предположения. Но, черт побери, это же мама! Она не могла ему навредить. Может, к ней приходил кто… Но почему этот «кто» шарился в чужом столе?!

И сколько нынче дают за хранение веществ, изменяющих сознание?