Пока грело солнце, они расположились во дворе.
— Ты, как никто, умеешь не знать того, чего не хочешь знать, — медленно произнесла Анна, внутренне кляня себя за то, что все-таки не сдержалась. Не нужно было продолжать этот опасный разговор.
— О чем ты, Анюта? — насторожилась Мила, услужливо подставив племяннице очередную эмалированную миску для нарезанных яблок.
Яблочное вино — это традиция. Ее никак нельзя нарушить. Вино из маленьких красных яблок будет всегда.
— Я о том, что ради тебя человек собирался пойти на убийство.
— Не ради меня. Тебе, видно, просто нравится этот кровожадный мотив, — спокойно отвечала терпеливая Мила, поправляя свою единственную «модную» кофту из бордовой шести. — Но если ты в этом уверена, почему же ты не хочешь ему помочь?
— Я не по уголовным делам, ты знаешь. И вообще-то я простой помощник адвоката.
— Хищение в особо крупных размерах — вполне себе уголовное дело. И когда ты охотилась на Помелышева, ты вполне была готова в нем участвовать. Но когда надо защитить Илью — ты почему-то отстраняешься. Не потому ли, что на самом деле понимаешь, что вовсе не ради меня он в это ввязался?
— Ты всегда умаляешь себя… а ведь ты крутая! — вдруг вырвалось у Ани, хотя она удивилась этакому подростковому прямодушию. — Я ведь хотела бы не просто вытащить Илью. Я мечтаю, чтобы у тебя хотя бы с кем-то получился роман! Хотя бы с ним. И лучше поздно, чем никогда. Потому что ты никогда не была счастливой. Но, увы, в этом я тебе помочь не в силах. Не моя это стезя. К тому же твой Илья идиот. Ну как можно было сдаться за чужое преступление?! Смысл? Разумеется, чтобы показать тебе, какой он герой. А если бы я волею судеб не познакомилась с его женой и все уши тебе не прожужжала о ней — так ты бы уже обивала пороги следственного изолятора. Ты ж у нас святая Людмила: он к тебе в тюрьму не пришел и не заступился за тебя, а ты бы поперлась, только пятки засверкали!
Людмила Гавриловна смотрела на племянницу с восторженным изумлением.
— Вот не зря мы с тобой, Анюта, вели в школе кружок юного детектива. Все-таки воображение я у тебя взрастила… Вот особенно про роман — такая феерическая чушь!
— Ну, о чем я говорила — ты себя не ценишь! Даже предположить не можешь, что у тебя могут быть отношения!
Аня ничего не могла с собой поделать — ее злило вечное Людмилино самоотречение. Доброта, смысла которой ты не понимаешь, может вызывать злость. Аня не понимала! Не понимала, почему она должна помогать Илье — ведь он плоть от плоти той соседской своры, которая не заступилась за Милу тогда… Но та его яростно защищает — дескать, он уже не жил в это время в Емельянове. Пускай не жил, но бывал здесь! И конечно, все знал. Аня видела его в то самое время, видела! Детская память страсть какая цепкая, тебе ли, потомственная учительница Людмила Гавриловна, это не знать! Ах да, наша учительница старается не рассказывать о том, что она столько лет проработала на ниве образования — ведь директор попросил ее это не афишировать. Он принял на работу человека с судимостью! А то, что она пахала в школе за десятерых, — это начальству побоку…
Но почему-то она решилась рассказать об этом посланнице Саввы. Вообще обо всем — взяла и рассказала! Когда надо было гнать что есть мочи этот шлейф предательства семейства Лёвшиных. Боже мой, ну, могла хотя бы денег с них срубить… Нет, она, видите ли, хотела принести пользу! А еще лелеяла тайную надежду, что этот хмырь Лёвшин хочет ее разыскать. Эти девичьи надежды на старости лет вообще за гранью добра и зла! То, что она оправдывает Илью, — это еще можно понять. Но питать розовые иллюзии по поводу Лёвшина… Видите ли, она сама его «впутала», а он «не побоялся и защитил всех нас»… Тогда почему, скажите на милость, этот храбрец слинял, только пятки сверкали, когда от него было нужно просто одно слово: самооборона… Не говоря о том, что Мила не знает главного: Лёвшин и Помелышев практически родня — у них, можно сказать, общий сын. Вот уж кто мог ее вытащить из тюремной передряги! Но не стал светиться перед сволочным предшественником по жене. Или у самого было рыло в пуху, кто знает. А может, не у него, а у его жены? Может, он подкаблучник…
К чему увязать в предположениях! Просто интересно, что запоет Мила, когда узнает, что ее драгоценный двусердечный воспитанник Савва — биологический сын прокурора, ее посадившего? Что, что… уйдет в глухую несознанку. Ведь она, как никто, умеет не знать того, чего не хочет знать.