Кастро Алвес

вообще немного в мировой литературе. В его творчестве с этой поэмой можно сравнить

лишь гигантское полотно, которое представляют собою «Голоса Африки» *. И та и

другая поэмы — это крик, в который слились все вопли страдания, все стоны, все

проклятия, которые в течение веков посылали своим хозяевам негры в Бразилии.

Кастро Алвес явился родоначальником негритянской поэзии Америки, первым и самым

сильным из всех голосов, в которых слышится горестный голос негра. Песня страдания

и мятежа, песня отчаяния, но и надежды; песня смерти, но и жизни во имя будущего.

Никогда никто из поэтов ни в его время, ни в наши дни не описывал столь зримо и с

таким мастерством трагедию черного раба в Америке. С силой урагана, с силой океана

эти стихи «Негритянского корабля» пронеслись над залом в Сан-Пауло.

Над морем ночью лунных блесток вспышки — Как мотыльки с серебряной

пыльцой.

100

Их ловят волны — резвые мальчишки, Что разыгрались в этот час ночной.

Он говорил о море, подруга, с таким дружелюбием, какое могут питать к нему лишь

те, кто родился на земле Баии *, где порт таинствен и глубок, где женщины-морячки

красивы, как ты, негритянка, где рыбаки каждый день совершают подвиги. Он говорил

о море, зная все его тайны. С каким нежным восхищением пишет он о моряках,

пересекающих океан:

О моряки! Как мать, вас любит море... , Вы солнцем всех широт обожжены.

Как в отчем доме вы — в морском просторе; Вам люб и ветра шум и всплеск волны.

С какой лирической силой рисует он картину моря, звучащую издали музыку,

свободную любовь в беспредельной синеве неба и океана! И как музыкальны его слова,

когда он говорит о моряках; об испанце, вспоминающем «смуглых девушек»; о «цве-

тущих андалузках»; об итальянце, который «воспевает спящую Венецию»; об

англичанине, «холодном моряке, который с рождения в море»; о французе, «у которого

на роду написана его судьба»; о греках, «красивых смуглых пиратах моря, которое

пересек Одиссей»; о «мореплавателях всех стран». Ко ах! моя негритянка, на этом

бриге, который плывет по спокойному морю и на котором такой храбрый экипаж, поэт

видит картину прямо из дантова ада:

Они плывут в пустыне водной... Ребенок матери голодной К сосцам сухим ее

приник. Люден несчастных, исхудалых И от лишений одичалых Мчит по волнам

зловещий бриг.

Вся эта призраков громада Страшнее дантовского ада, Тряпьем не скрыта нагота. А

на гелах нагих и черных — Работорговли жертв позорных — Следы хозяйского кнута.

Пред ними дали голубые, Вокруг — свободная стихия,

100

Но здесь — плавучая тюрьма. Вот этот песню вдруг затянет, А тот браниться злобно

станет, Хохочет гот, сойдя с ума!

Дело в том, моя подруга, что этот негритянский корабль везет живой груз — черное

мясо для невольничьих рынков Бразилии. За этот • товар работорговцы получат

большие деньги. А поскольку за эти деньги покупается также и совесть, все молчат о

100

путешествии быстроходного брига. Все, за исключением Кастро Алвеса, который на

крыльях альбатроса парит над судном *.

Он обращается к морю, к небесным светилам, к ночам, к бурям, к ураганам. Раз

люди не хотят ничего видеть и слышать, он призывает силы природы расправиться с

этим судном, стереть с земли этот позор. Он обращается к силам природы, ибо

слишком велико преступление. Вчера еще это были свободные люди леса и пустыни.

Но пришел караван, и вот уже они идут с цепями на ногах, в которые их заковали на

многие годы. «Вчера — полная свобода, воля распоряжаться собой... Сегодня — предел

жестокости, они не вольны даже в смерти...»

Золотисто-зеленое знамя Бразилии — самое славное и любимое для нас из всех

знамен — они загрязнили с тех пор, как подняли его на своем бриге. Под его сенью

совершается чудовищное преступление. В морях, которые бороздил в свое время Ко-

лумб, ныне путешествует это позорное судно. «Это больше чем позор», — восклицает

поэт и голосом древнего пророка, мстителя за страждущих, призывает:

О позорное судно, исчадие ада! Христофора Колумба достойно ль морей?

Золотисто-зеленое знамя, Андрада, Ты спаси от бесчестья, сорви с этих рей!

Самые бурные аплодисменты, подруга, это еще не все — их, правда, было много,

никогда не было столько, — но это даже ничто, если подумать, что люди, прослушав

стихи, уносили навсегда выжженное в сердцах зрелище этой адской картины пленен

101

ных негров, которые в эту желтую лунную ночь пляшут на потеху матросам на

фоне несравненного моря и неба. И что такое аплодисменты, как бы оглушительны ни

были они, по сравнению с приобщением людей к борьбе за освобождение негров?

Его лира обогатилась в Сан-Пауло несколькими поэмами о рабах. Он завершает

свою книгу, начатую еще в 1865 году под сенью домика Идалины. Помимо

«Негритянского корабля», он пишет и еще одно монументальное полотно. Это «Голоса

Африки». И голосом его говорит весь континент, самый несчастный из всех, континент,

который отчаялся в боге. Это замечательная песнь звучности доселе неведомой. Это

несчастная, невольничья Африка взывает к небу, которое ее не слышит:

И по сухим пескам Сахары, Одетый в белый мой бурнус, Как осужденный, я

влачусь...