Кастро Алвес

бимую. «Умереть после того, как жизнь завершена». Если бы он мог, подруга, воспев

горе рабства и праздник свободы, если бы он мог

...во сне, под гробовой покоясь сенью, Свободное услышать поколенье: И песни

радости и танцев шум.

И в ложе театра он понимает: он будет продолжать писать свои стихи, стихи,

полные огня. Народ, который никогда ему не изменял, который сейчас

111

улыбается ему с симпатией и любовью, этого заслуживает.

Но вот поднимается занавес, и Эужения поет, Эужения танцует... Все

преображается в мире, но она такая же, как в тот далекий вечер в Ресифе, в 1863 году,

когда он увидел ее впервые. Это сон, сердце его бьется, он задыхается, глаза

устремлены на нее, поэт словно в гипнозе. Она увидела поэта, она уже знает, что он

здесь, и это для него она поет грустную песню тоски по родине, песню о своей

печальной женской судьбе:

Стала я рабой твоею, Давят путы все сильней. Что же медлишь? Мне на шее Затяни

петлю скорей!

Его глаза теперь веселы, живы и счастливы оттого, что видят ее, но они и печальны

и скорбны от тяжелых воспоминаний. И со сцены Эужения, взор которой тоже

прикован к нему, к его бледному лицу, выделяющемуся на фоне, угадывает слезы в

глазах Кастро Алвеса. И она поет для него, и голос ее напоминает ему пение птиц в

далеком домике на дороге в Жабоатан, в Ресифе:

111

Что страшнее, я не знаю: Смертью ль быстрой умереть Иль, весь век изнемогая,

Муки долгие терпеть? *

Ее мучает гордость — лучше умереть, чем заплакать, но она признается себе, что

очарована им и снова прикована цепью его любви. Перед нею падает занавес, и

видение исчезает. И народ, аплодируя ей и комику Васкесу, снова взволнованно взирает

на своего поэта, певца его надежды. На него смотрят не только из партера, окутывая

его дуновением симпатии. Смотрят и с галерки, заполненной студентами и самыми

бедными людьми, отовсюду доносится шум голосов, произносящих его имя: Кастро

Алвес. Тут те, кого он любил больше всего: самые бедные, наиболее нуждающиеся- в

свободе, те, для кого он написал свои самые замечательные поэмы. А там, за

112

сценой, видимо, плачет в своей уборной женщина, которую он больше всех любил,

для которой написал самые нежные стихи своей лирики. Улыбка осветила лицо Кастро

Алвеса, он позабыл о своей больной груди, об искалеченном теле. Он снова встретил,

тех, кого любил, подруга.

Кто-то входит в ложу. Кастро Алвес оборачивается, Эужения бросается к его ногам

и обнимает его колени. Он поднимает ее. Забыв о толпе, которая может увидеть их из

зала, они падают друг другу в объятья, и она прижимает его к груди. И они смотрят

друг другу в глаза, она улыбается сквозь слезы.

— Дорогой! Дорогой! Ты пойдешь со мной?

* *

В ее комнате он вначале держится, как чужой. Лишь его портрет, тот портрет в

двадцать лет, в цилиндре набекрень, напоминает здесь прежнюю любовь. Никакого

другого. следа от него, от его вкусов не сохранилось ни в убранстве комнаты, ни в рас-

цветке занавесей, ни в книгах, которые она читает. Он садится в кресло, поставив сбоку

костыли, держится молчаливо и отчужденно. Войдя в эту комнату, оставшись один, —

она пошла взглянуть на спящую в комнате рядом дочку, — он понял, что между ними

ничего уже быть не может и что это пламя, которое снова было разгорелось, обязано

лишь волнующему моменту встречи в театре. Продолжать совместную жизнь нельзя —

снова начались бы те же мелкие ссоры, что и в Сан-Пауло. Она изменила ему, все

больше отдаляется от него. Он должен уйти, унеся с собой воспоминание о радостных

мгновениях в театре. Они как бальзам для язвы в его сердце.

Эужения приходит из комнатки рядом, где спит дочка. Она уже переоделась, теперь

она в пеньюаре. Она подходит; Кастро Алвес обнимает ее... И остается. Они знают, что

это их последняя встреча после двух тоскливых лет разлуки. Тоской будут заполнены и

годы, которые им предстоит прожить после этой встречи, — всего лишь два года ему и

десять ей.

Утром Эужения просит его остаться, вернуться

*

112

к ней, простить ее. Обещает, что больше не заставит его страдать, будет хорошей и

верной подругой. Она искренна, когда говорит это, но он знает, что она никогда не

сможет выполнить свои обещания, что они никогда больше не обретут покоя и радости.

Нужно уходить и не видеть ее больше. Надо умереть, подруга!

И он отвечает ей стихами, нежно и горестно прощаясь с любимой:

Прощай! Уже мне в путь пускаться надо, И кораблю сигнал к отплытью дан Сейчас

из миллионов волн преграду Поставит между нами океан.

Дело в том, негритянка, что в эту самую ночь, убедившись в невозможности начать

снова совместную жизнь с Эуженией, он решил как можно скорее уехать в Баию,

112

подальше от нее, от искушения, подальше от соблазна испытать горе в ее объятиях. Он

рассказывает ей, как и почему пошел в этот вечер в театр:

Из-под сводов подземелья. Сбросив тяжкий гру:г оков, Я пошел на шум веселья, На

оркестра громкий зов.

Захотел с толпой смешаться, В освещенный зал вступить; Улыбаться и смеяться, С

арошедшем позабыть.

О, послушай и пойми ты, Что я за год пережил, Нелюбимый, позабытый, Без

надежды и без сил.