Катаев. Погоня за вечной весной

Павел вспоминает: «Отец появился дома расстроенный, даже подавленный… Мельком и как-то незряче взглянув на домочадцев, он прошел в кабинет и закрыл за собой дверь». Это было после встречи с давним неприятелем завотделом культуры ЦК Дмитрием Поликарповым, требовавшим образумиться и не оставлять журнала: «Не ты себя назначал, не тебе снимать!» Катаев с бледной полуулыбкой мотал головой. И тут собеседник прикрикнул: «Да ты понимаешь, с кем имеешь дело?!»

В комнате Катаев лег на кровать…

Позднее в «Кубике» он описал это происшествие — на него «поднял голос один крупный руководитель»: «Я почувствовал головокружение, унизительную тошноту и, придя домой, лег на постель, не снимая ботинок, в смертной тоске, в ужасе, вполне уверенный, что теперь уже “все кончено”… Чувство, что меня только что выгнали из гимназии: сон, который повторяется в моей жизни бесконечное число раз… Мне стыдно во всем этом признаваться, но что же делать, дорогие мои, что же делать?..»

Он боялся за себя и за свое положение? Или же то была именно «унизительная тошнота» вечного ребенка, столкнувшегося со всесильной напористостью взрослого мира?

Вне зависимости от версий и интерпретаций очевидно, что конфликт Катаева с системой углубился, когда в конце 1961 года с эпопеей «Волны Черного моря» его выдвинули на Ленинскую премию. Он ждал, что хоть здесь не обидят. Тем паче в «Литературной газете» многозначительно сообщалось, что книги «явились завершением многолетнего труда, можно сказать, делом всей жизни». Но проза в итоге вообще ничего не получила — дали Чуковскому за книгу «Мастерство Некрасова» и двум «национальным» поэтам — белорусу Петрусю Бровке и литовцу Эдуардасу Межелайтису. Полагавший себя и без того обделенным наградами, Катаев считал, что «прокатили» нарочно и демонстративно, и это, по выражению его сына, «усугубило душевную травму». «Понятно, почему прадедушке так не везло с наградами, — напишет Валентин Петрович через несколько лет в «семейной хронике». — У него был неуживчивый, заносчивый нрав. Он всем насолил и порядочно надоел начальству. По-видимому, это наследственное: по себе знаю».

Наконец, в самом конце 1961-го главным редактором бесхозной «Юности» назначили Бориса Полевого. Он руководил журналом до 1981 года, то есть до конца жизни. В конце 1962-го «Литературную газету» возглавил писатель Александр Чаковский, просидевший на своем посту до 1988 года.

В 1975-м в юбилейной «Юности» Катаев приложил Чаковского, отомстив, вероятно, не столько ему, сколько тому поражению, с которым ассоциировался более удачливый соперник…

«Лисьими шагами, с лицемерной улыбкой на губах, в которых дымилась вонючая сигара, согбенно вошел…» — знакомые с Александром Борисовичем не могли не опознать его в этом персонаже «с мягкой рукой», который «постоянно шьется в сферах». По Катаеву, в 1955-м тот отговорил его печатать Хемингуэя, напугав гневом ЦК, а сам тиснул его в «Иностранной литературе», где был тогда главным. В литературной среде то катаевское эссе вызвало скандальчик. «Чак» ответил письмом-отповедью: «Ты всегда был трусом, Валя…»

Покинув «Юность», сообщает Гладилин, Валентин Петрович «уехал в заграничную командировку, перенес тяжелейшую операцию и заперся у себя на даче в Переделкине».

Действительно, в Париже у него воспалилась предстательная железа. Поначалу он ничего не говорил Эстер, пока к вечеру не почернел. Болезнь была в острой стадии: боль, температура. Французские врачи настаивали на госпитализации. Катаев оказался непреклонен: «Я не хочу, чтобы Советское государство платило за меня Франции». В Москву летел с катетером много часов с вынужденной посадкой в Копенгагене. В аэропорту ждала «неотложка», но предпочел больнице Переделкино, где стало совсем плохо. Началась уремия. Дочь молилась всю ночь на коленях. Чуть позднее были больница и операция. В повести «Святой колодец» Катаев горевал над «мучительно раздувшейся опухолью, аденомой простаты, непрерывно отравлявшей мою кровь, которая судорожно и угрюмо гудела в аорте, с трудом заставляя сокращаться мускул отработавшего сердца. Хоть бы эту опухоль скорее вырезали!».

В июле 1962 года он отправил в ЦК КПСС письмо с надрывными нотками: