Катаев. "Погоня за вечной весной"

10 октября 1985 года (по стопам генсека!) приехав в Ленинград, Катаев выступал в Доме писателя. Он рассказал о своем «общении с народом»: на восьмом этаже гостиницы «Ленинград» подошла немолодая женщина, пережившая блокаду, и попросила написать книгу для внука… «Взрослым писателем, так сказать, я стал последнее время… Но пришел к убеждению, что никакой разницы между детским и взрослым писателем нет».

«Поездка была прекрасной, — сообщил он «Литературной газете». — На Сенатской площади (бывшей Сенатской конечно, сейчас она площадь Декабристов) вспомнились «Петербургские строфы» Мандельштама:

Тяжка обуза северного сноба —
Онегина старинная тоска;
На площади Сената — вал сугроба,
Дымок костра и холодок штыка…»

2 сентября Горбачев дал доброжелательное интервью журналу «Тайм» вновь со словами о «перестройке», 5 ноября — американский президент впервые со времен «оттепели» дал интервью советской прессе. 1 января 1986 года Рейган поздравил граждан СССР с Новым годом (пятиминутку любви транслировала программа «Время»), а Горбачев поздравил американцев…

В тот же день, 1 января, в «Литературной газете» вышло большое интервью с Катаевым: «Я слушал выступление М. С. Горбачева на встрече с ленинградцами. Слушал с большим интересом. Он остро говорил о необходимости очистительной работы в обществе — избавлении от лжи… Мне услышалось в его выступлении то, что Блок называл «музыкой революции»… И тогда у меня возникло желание перечитать статьи Блока, написанные им в начале века, — всю серию статей под общим названием «Россия и интеллигенция». Достал с полки Блока, выпущенного издательством «Алконост» в 1923 году, отыскал нужный мне том и принялся за работу. Тонкая бумага пожелтела от возраста, но шрифт не потускнел — остался ясным и четким. Крутое время. Переломные судьбы…»

Да, именно новая революция обрушилась на государство (второй раз в XX веке его опрокидывая), и Катаев чутким ухом уловил первые звуки этого сумасшедшего вальса… И недаром вспомнил столь сложного для него «революционного Блока». В том же интервью он как бы провидчески предупреждал: «Экономическое сотрудничество с Западом — это, конечно, неплохо, но надо же отличать нужное, необходимое, самое необходимое нам, а не тащить все, что предложат… Жаль, конечно, что у нас пока не делают таких козеток, как финские, и таких машин, как «мерседес». Но если ты любишь красивую мебель или красивую посуду, постарайся, чтобы это делалось в твоей стране».

На Катаева из эмигрантского далека наскочил давний недоброжелатель Семен Резник, который 8 февраля 1986 года частил, как пономарь, в нью-йоркской газете «Новое русское слово»: «Насколько я успеваю следить за советской прессой, это первый такой откровенный и циничный подхалимаж известного писателя к новому генсеку. Валентин Катаев спешит заложить камень в основание культа личности нового «вождя»…» Резник предполагал, что «у гробового входа» писатель надеется «получить к девяностолетию не «просто» еще один орден Ленина, а второго «Героя»».

Но рапповские нападки продолжались и дома. В 1985-м критик Александр Овчаренко в книге «Большая литература: Основные тенденции развития» разоблачал «замаскировавшегося»: «Экспериментальность в последних произведениях Валентина Катаева тотальна и соединяется с очень субъективным взглядом на действительность. По одному этому она не может не настораживать, так же, впрочем, как безудержные славословия в честь этих экспериментов Валентина Катаева со стороны непримиримых противников социалистического мира и социалистического реализма».

В январе 1986 года главред «Нового мира» Владимир Карпов в письме журналисту Борису Панкину по поводу его готовившегося в журнале эссе о Катаеве запрещал упоминание «Вертера», ссылаясь на руководителя Главлита Павла Романова: «Вы, наверное, в курсе дела по поводу того, что у нас произошло после публикации этой вещи? Если нет, напомню: о ней в печати не появилось ни одной строки и табу до сих пор не снято».

Тем временем Валентину Петровичу исполнилось восемьдесят девять.

Журналистка Валентина Жегис, приехавшая к нему в день рождения, рассказывала, что на ее поздравления он ответил:

— Ну что вы? Это же не круглая дата! Вот в будущем году…

Он хотел жить и жить…

Катаев не без самоиронии (и самодовольства) называл свою жизнь «чрезмерно затянувшейся».

«Уже тридцать три — и жизнь прошла!»…

В 1983-м говорил «Известиям»: «Я, признаться, собирался прожить лет до пятидесяти. Так и строил свои жизненные и литературные планы. А вышло — дольше».

«Было бы время, нашлись бы силы, прожил бы до ста пятидесяти и еще чуточку», — откровенничал, вампирически усмехаясь, с литератором Борисом Галановым.

И, ах, как жалко, честно говоря, что не прожили, Валентин Петрович!

Какую прекрасную (и неожиданную! какую? загадка!) литературу могли бы вы написать, пожив еще. Пускай не пятьдесят, хотя бы несколько лет…