Каталог катастрофы

– Он получил пятьсот бэр, мальчик мой, – кивает Энглтон. – Говорят, десять лет назад это, вероятнее всего, было бы смертельно.

– Кто-нибудь уже сообщил Хилари?

– Я заеду к ней через пару часов, – закашлявшись, говорит Энди; видимо, лицо у меня недоверчивое, потому что он добавляет: – Кто, по-твоему, был шафером на их свадьбе?

– Ага. Ладно. – Я чувствую огромное эмоциональное облегчение, будто напряжение, которого я даже не замечал, вдруг пропало. – Хорошо. Это главное.

– Не совсем.

Я кошусь на Энглтона.

– А что еще?

– С графиком у вас и вправду проблемы, – глубокомысленно замечает он. – Итак, сперва вы поехали к Алану, потом – на работу. Я бы сказал, что на сегодня вы уже выполнили план, Говард. Лучше спешите домой, пока не поздно.

– Домой? – переспрашиваю я, а потом до меня доходит. – Давно она вернулась?

– Два дня назад. – У него подергивается щека. – Уповайте на то, что она на вас не злится.

Вставив ключ в замочную скважину, я поднимаю взгляд к крышам – таким знакомым и до странности чужим. «Меня ведь не было тут всего неделю, – говорю я себе. – Что могло измениться?»

В прихожей на полу разложены маленькие гусеницы – шириной примерно в двадцать сантиметров. Они покрыты засохшей грязью и тянутся мимо грозной викторианской вешалки и двери в гостиную почти до самой кухни. Я неуклюже переступаю их, закрываю внешнюю и внутреннюю двери, пытаюсь найти место, куда можно положить сумку среди этих следов московского пикника, и снимаю пальто.

На кухонном столе красуется разобранный двигатель. Кто бы ни положил его туда для вскрытия, он все-таки догадался расстелить газету «Индепендент»; из-под одного маслянистого края выглядывает заголовок «Взрыв в амстердамском отеле: четверо погибших». Ну да. Депрессия накрывает меня черной волной – я вдруг чувствую себя очень дряхлым, на много веков старше своих лет. В раковине полно грязной посуды; я открываю горячий кран и роюсь в ней, чтобы найти отмываемую кружку, а потом лезу в шкафчик за чайными пакетиками.

На плодородном поле пробковой доски взошли новые счета. Нужно будет их посмотреть рано или поздно – лучше поздно.

Небольшая стопка адресованных мне писем возвышается на своем привычном месте – половина из них реклама, судя по лоснящимся конвертам. А в чайнике нет воды. Я наполняю его, а потом сажусь рядом с двигателем и жду просветления. Я понимаю, что очень устал, что я подавлен, одинок и напуган. Всего несколько месяцев назад я никогда не видел смерти; последние же несколько ночей только она мне и снится. Это выматывает – физически и эмоционально. Кто-то из эскулапов говорил что-то про стрессовые расстройства, но я его тогда не слушал. Интересно, чей это двигатель – Пинки или Брейна? Надо их за это погрызть, когда придут домой. Вот это – антиобщественное поведение: а если тут кто-нибудь захочет перекусить?

Чайник закипает и с громким щелчком выключается. Некоторое время я сижу в тишине, вдыхая холодный воздух, а потом встаю, чтобы налить себе чашку чая.

– Мне тоже завари, пожалуйста.

Я чуть не ошпарился, но вовремя успел перехватить чайник.

– Я не услышал, как ты вошла.

– Ничего. – Мо отставляет стул у меня за спиной. – Я тебя тоже не услышала. Ты давно вернулся?

– В страну? – Я выискиваю в раковине еще одну кружку, а язык работает сам, без вмешательства разумного оператора, будто и не мой вовсе. – Только утром. Сначала поехал в больницу к Алану, потом заглянул на работу на пару часов. Собрания, совещания, разборы. Непрерывно с того самого момента…

– Они тебе запретили об этом говорить… со всеми? – спрашивает она, и я чувствую нотку напряжения в ее голосе.

– М-м-м… Не совсем.

Я ополаскиваю кружку, бросаю в нее чайный пакетик, наливаю кипяток, ставлю ее на стол и оборачиваюсь. Мо выглядит так же, как я себя чувствую: волосы спутанные, одежда мятая, взгляд затравленный.

– Могу с тобой поговорить, если хочешь. Ты по умолчанию имеешь нужный уровень доступа.

Я подтаскиваю к столу другой стул. Она молча садится.

– Они тебе объяснили, в чем было дело?

– Я… – Она качает головой. – Приманка. – В ее голосе звучит легкое отвращение, но лицо каменное. – Все закончилось?

Я сажусь рядом с ней.

– Да. Точно и наверняка. Больше такое не случится. – Я вижу, как она расслабляется. – Это ты хотела услышать?

Она прожигает меня взглядом:

– Да, если это правда.

– Правда. – Я мрачно смотрю на двигатель. – Чей это?

– Думаю, Брейна, – вздыхает она. – Он его вчера притащил. Не знаю, откуда он его взял.

– Надо с ним провести воспитательную беседу.

– Не надо. Он сказал, что заберет его, когда съедет.

– Что?

Вид у меня, наверное, огорошенный, потому что она хмурится:

– Я забыла. Пинки и Брейн съезжают. В конце недели. Я только вчера узнала, когда вернулась.

– Ну обалденно, – ворчу я и смотрю на ворох бумаг, пришпиленных к пробковой доске, как коллекция бабочек: нет ничего лучше внезапной смены соседей, чтобы начать печалиться над счетом за телефон. – Вовремя предупредили.