Каталог катастрофы

В ушах у меня стучит. Я слышу свой пульс, значит, я живой. Но я также слышал взрыв, значит, бомба сдетонировала вхолостую. Не будет ядерного цветка, которого не хватало для нового завоевания древнему злу, что притаилось в этой крошечной вселенной. Мне осталось только взять Руку Славы и вернуться к медленно сжимающимся вратам, прежде чем они закроются…

Проходит минута. А потом я кладу обратно Руку Славы и жду еще минуту. Без толку. Ноги несут меня обратно, я закрываю забрало шлема и переключаюсь на воздух из баллона, шагая по коридору к лестнице.

На верхней площадке я включаю микрофон.

– Алан? Ты живой?

Тишина, а затем:

– Как видишь, – хрипло смеется он. – Всегда знал, что умру в своей постели, парень. – Снова тишина. – Только застегнись, прежде чем спускаться. Такое зрелище не всем людям достается.

10. Следствие

Три дня спустя я уже в Лондоне. Большую часть этого времени я провел в допросных комнатах, отчитываясь об операции и рассказывая все до самых мелких деталей. Когда я не говорю до хрипоты, то ем казенные пайки и сплю в спартанской казенной кровати. Офицерская столовая – все дела. Перелет в Лондон проходит без происшествий, и сразу из аэропорта я еду в больницу к Алану.

Он лежит в закрытой палате в отделении редких тропических болезней одной из крупных лондонских клиник. На входе меня встречает дежурный санитар, а перед дверью стоит женщина в полицейской форме.

– Здравствуйте, – говорю я. – Я пришел к Алану Барнсу.

Санитар едва удостаивает меня взглядом.

– К мистеру Барнсу нельзя, – бросает он и возвращается к разглядыванию чьей-то медицинской карты.

– Слушайте, – говорю я, перегнувшись через стойку. – Я близкий друг и коллега. Сейчас приемные часы. Пожалуйста.

Теперь санитар соизволил на меня посмотреть.

– Не нужно вам к нему, правда, – говорит он, а офицер полиции расправляет плечи и впервые обращает на меня внимание.

Я достаю удостоверение и спрашиваю:

– Как он?

– Сейчас стабильно, – тихонько присвистнув, отвечает санитар, – но скоро, наверное, его придется перевести в интенсивную терапию: состояние стабильно тяжелое. – Он косится на дежурную. – Мы можем вам перезвонить, если будут изменения.

Я тоже смотрю на служительницу закона, которая разглядывает мое удостоверение так, будто оно стало уликой в деле о каком-то особо жестоком убийстве.

– Вы меня впустите или нет?

– Входите, мистер Говард, – бросает она, пронзив меня взглядом, открывает дверь и входит внутрь первой, так и не вернув мне удостоверение.

– Не больше пяти минут! – добавляет санитар.

Моему взору предстают маленькая палата без окон, лампы дневного света и кровать-каталка в окружении машин, на которых слишком много циферблатов, индикаторов и переключателей. Прозрачная жидкость по капле переливается из бутыли на стойке в руку пациента через здоровенный катетер. Пациент лежит на горе подушек; когда я вхожу, он приподнимает веки. И улыбается.

– Боб.

– Приехал, как только отпустили, – говорю я и лезу во внутренний карман за открыткой, толком не заметив, как напряглась служительница закона у меня за спиной; увидев конверт, она снова успокаивается. – Как самочувствие?

– Дерьмово, – мертвенно улыбается он. – Похоже на худший в мире случай мести Монтесумы. Ты сам-то в порядке, парень?

– Не могу жаловаться. Они не дали мне поговорить с Мо, а весь первый день меня штудировали эскулапы: наверное, им цвет моей желчи понравился. – Что я несу? Соберись, тряпка. – Думаю, между нами оказался хороший слой бетона. Они разрешили тебе поговорить с Хилари? Кормят нормально?

– Кормят… – Алан поворачивает голову, чтобы взглянуть на катетер в руке; кожа у него бурая, покрыта язвами и белыми чешуйками над покрасневшими пятнами воспаления. – Пока что питаюсь через шланг, Боб. – Он прикрывает глаза. – Не видел Хилари. Черт, как я устал. И лихорадит иногда. – Снова смотрит на меня. – Ты ей скажешь?

– Что ей сказать, Алан?

– Просто скажи ей.

За спиной я слышу покашливание.

– Хорошо, скажу.

Алан никак не показывает, что услышал меня; просто задремал, как восьмидесятилетний старик под валиумом. Я открываю конверт и ставлю открытку на прикроватный столик, где он ее увидит, когда проснется. Если проснется. Он всегда знал, что умрет в своей постели. «Скажи Хилари»?

Я поворачиваюсь и выхожу из палаты, ничего толком не видя. За мной выходит охранница, осторожно закрыв за собой дверь.

– Вы знаете, кто с ним такое сотворил, мистер Говард? – тихо спрашивает она.

Я замираю. И сжимаю кулаки за спиной.

– В некотором роде знаю, – тихо отвечаю я. – И больше он ни с кем этого не сделает, если речь об этом. Отдайте, пожалуйста, мое удостоверение, мне нужно поехать на работу и сделать так, чтобы кто-то сказал его жене, где он. Вы ведь ее впустите?

Она косится на санитара.

– Как он скажет. – Она кивает мне, а потом на автопилоте выдает стандартную реплику с курса контактов с общественностью для сотрудников полиции: – Приятного дня.