Катарина

Для меня тогда это была не увлекательная прогулка по красивому городу со старинными постройками, а самая настоящая пытка. Унизительной пыткой было идти рука об руку с офицером, который мог наказать меня за любую провинность. Я боялась его, ведь никогда не знаешь, чего ожидать от человека, в руках которого находились оружие, власть и судьбы сотни остарбайтеров.

Но похоже, опасалась его лишь я одна. Полицейские, патрулирующие улицы, мгновенно отдавали ему честь, некоторые подходили и о чем-то докладывали, простые граждане вежливо приветствовали, интересовались здравием его матушки и обстановкой на фронте, а некоторые дамы и вовсе позволяли себе загадочно улыбаться и строить глазки офицеру. Все то время, пока мы шли до Одеонсплац, я отчаянно желала раствориться в воздухе, слиться со зданиями или превратиться в незаметного и никому не нужного жучка, который ползал под ногами. Сделать все, чтобы не замечать тех любопытных, а зачастую оценивающих взглядов в мою сторону. И не будь по правую руку офицера Мюллера, я практически наверняка не стала бы объектом всеобщего внимания, в особенности женского. Зажиточные немки разглядывали мое одеяние с головы до ног, кто-то от праздного любопытства, а кто-то же с целью оценить мое положение в обществе или же попытаться узнать в моем лице кото-то из числа знакомых.

Я старалась держаться, ни коим образом не показывая, что меня вообще волнуют чужие взгляды. По наставлениям фрау Шульц, удерживала осанку с гордо вздернутым подбородком, и смотрела прямо перед собой, стараясь не замечать любопытных взглядов. Как выяснилось позже, очень даже зря я не позволяла себе разглядывать старинные улочки, где каждое здание несло в себе удивительную историю.

На дворе стояла середина декабря, и вся Германия потихоньку готовилась к празднованию католического Рождества. Его дух был в длинных гирляндах с разноцветными лампочками, в снежинках, вырезанных из различных бумаг, в красных носочках с белой каймой на дверях жилых домов. Повсюду красовался еловый венок, украшенный шишками и хвоей – его вывешивали на двери домов, магазинчиков и булочных. А на главной площади города, куда мы пришли, на наших глазах немцы старательно украшали ель – высокую красавицу и главный признак приближавшегося праздника. На той же площади чуть поодаль расположилась внушительная рождественская ярмарка с украшенными яркими палатками, продавцами, переодетыми в персонажей, чем-то схожими с нашим Дедом Морозом и настоящий парк развлечений для детей. Артур с восторгом смотрел на вертящиеся и крутящиеся карусели, а я, благодаря царящему духу Рождества, и вовсе позабыла, что находилась рядом с немецким офицером.

Палатки изобиловали аппетитными рождественскими блюдами, множеством сувениров и поделок на праздничную тематику. У меня разбегались глаза от ярких завлекающих вывесок, изобилия всего красного и зеленого, необычных каруселей, от которых захватывало дух, и от аппетитного аромата близлежащих крендельков и булочек. Народу было много, но не да такой степени, что нам было некуда вступить. В основном, это были резвящиеся дети и их матери, не спеша прогуливающиеся по площади.

В какой-то момент я тряхнула головой и вспомнила, где находилась.

Со стороны преддверие немецкого Рождества было похоже на пир во время чумы. Как они могли спокойно праздновать, когда в это время тысячи женщин, детей гибли от рук немецких офицеров? Как эти красные, зеленые побрякушки, аппетитные булочки и еловые веночки так просто могли закрыть им рты? Как так получилось, что они были полностью одурманены речами своего фюрера, поклонялись ему и воспринимали чуть ли не как Господа-бога?!

– Китти, Китти, Китти! – звонкий голос Артура возвратил к действительности. Он тянул меня за руку куда-то в сторону. – Китти-Митти, я хочу на карусели, пойдем со мной!

Я кинула беглый взгляд в сторону аттракциона, куда хотел усадить меня Артур, и ужаснулась. Мальчики и девочки лет десяти с визгами радости катались на непонятной железной конструкции, вскидывая руки вверх навстречу прохладному ветру. Их сиденья медленно вертелись вокруг своей оси и параллельно этому они крутились против часовой стрелки на довольно большом расстоянии, а время от времени взлетали и опускались словно птицы.

Офицер Мюллер, заметив мое побледневшее лицо, взъерошил мальчику пшеничные волосы и сказал ему что-то тихое и мне непонятное. Мало того, что он понизил голос, вокруг раздавались визги детей, а также бесконечный гул продавцов и покупателей с ярмарки, поэтому у меня не оставалось ни единого шанса распознать хотя бы слово.