Катарина

— Только ни один из этих титулов не является действующим. В 1919 приняли Веймарскую Конституцию и упразднили их. С того года титулы всех немецких аристократов стали просто частью фамилии. А в России тем более… — офицер выдохнул серый дым, не прекращая глядеть на меня с обаятельной улыбкой. — Но вы можете звать меня Александр фон Мюллер… как и положено по документам. Или… как обращались к подполковникам в царской России — ваше высокоблагородие…

Я шутливо поклонилась. А затем не смогла сдержать смех и стыдливо прикрыла губы ладонью. Улыбка мгновенно сошла с лица Мюллера. Он спрятал ее за привычным хмурым выражением, продолжив с нескрываемым любопытством разглядывать меня.

— Что-то не так? — обеспокоенно поинтересовалась я.

— Непривычно слышать искренний женский смех, — признался он спустя минуту молчания, и на устах его дрогнула едва заметная улыбка.

— Судя по тому, как немки съедают вас глазами, господин Мюллер, вы не страдаете от недостатка женского внимания, — усмехнулась я, мельком поглядев на него со стороны.

— Я вынужден ограничивать общение с женщинами, — последовал незамедлительный ответ офицера. Он неловко прокашлялся в кулак и угрюмо поджал губы.

— Это из-за войны? Из-за того, что вашу дивизию в любой момент могут отправить на фронт?

— В наше время опасно сближаться с кем-либо, Катарина. Никогда не знаешь куда вас забросит судьба. И давать пустую надежду какой-либо женщине я не намерен. Этим я сделаю хуже не только себе, но и ей в особенности.

Я беззаботно пожала плечами.

— Ну и зря. Вы живете в бесконечном ожидании отправки на фронт, но ведь отказывать себе во всех желаниях — это не жизнь. Вот уйдете вы на фронт, получите смертельное ранение и будете медленно умирать… А от мыслей, что за всю жизнь вы выполняли лишь приказы руководства и совершенно забыли про маленькие радости жизни — будет только хуже. Вы умрете, так и не полюбив женщину, не побывав на собственной свадьбе… не увидев улыбок детей и не познав уюта собственной семьи.

— Не стоило мне давать вам сочинение Канта. Вы начинаете философски мыслить, — он коротко усмехнулся и выдохнул табачный дым.

— Что же в этом плохого? — искренне удивилась я. Уловив первые лучики солнца на своем лице, я остановилась посреди сада и улыбнулась, с наслаждением приподняв голову к небу. — В России я вряд ли дошла бы до его сочинений самостоятельно…

Мюллер остановился следом, наблюдая за мной проницательным и заинтересованным взглядом. На удивление, мне не хотелось отвернуться или сорваться идти дальше, лишь бы он не глядел на меня. Под таким его взглядом я смущалась, но виду старалась не подавать.

— А если серьезно… Я давал присягу, Катарина, и не имею права ослушаться приказа, — ровным тоном произнес офицер, не сводя с меня глаз. — И как однажды сказал сам фюрер: никого не любить — это величайший дар, делающий тебя непобедимым, так как никого не любя, ты лишаешься самой страшной боли.

— Господи… ну до чего же вы, немцы, до скукоты правильные, — пробубнила я, едва сдерживаясь, чтобы не закатить глаза, чем только вызвала улыбку Мюллера.

— Хорошо, по-вашему, я должен завтра же жениться на фройляйн Хоффман?

— Неважно на ком, главное — ваши чувства. Я, конечно, еще не познала любви, но определено могу сказать, что, когда увижу будущего супруга, сразу же пойму, что он тот самый, — с воодушевлением призналась я, разглядывая золотистый рассвет. — И вы тоже должны понять это, когда вдруг встретите ту самую женщину.

— Я… приму к сведению, — офицер едва заметно кивнул и натянул привычное сосредоточенное выражение лица. — Но вы, кажется, задолжали мне кое-что…

Я вскинула на него изумленный взгляд.

— Задолжала? — наивно спросила я, похлопав ресницами.

— Вы так усердно спрашивали откуда я так хорошо знаю русский… — с ноткой интриги начал он, выдохнув ядовитый табачный дым. — Я рассказал вам все, и даже больше. Теперь ваша очередь.

— Моя?..

— Да. Уверен, вам есть что рассказать, — Алекс коротко кивнул, устремив взгляд в сторону золотистого горизонта.

— Вы наверняка уже изучили мое дело и все про меня знаете, — я с недоверием покосилась на него. — Думаю, мне нет нужды пересказывать…

— Бумажки, знаете ли, не всегда отражают истину. Куда приятнее слушать рассказ самого человека, а не читать сухо изложенные о нем факты на куске бумаги, — признался офицер и вдруг резко обернулся в мою сторону, щурясь от первых солнечных лучей. — У вас с сестрой довольно… непривычная для крестьян внешность. Спрошу прямо, были ли в роду дворяне?

Я закусила нижнюю губу, словив его любопытный взгляд на себе.

— Наш отец… он был… был внебрачным сыном от няньки…

— Я догадывался, — Мюллер удовлетворенно кивнул. — Кем ваш дед был при царе?