Катастрофа

— Да, да! — громко продолжает Ильмар, а затем, помолчав, с горечью произносит: — Не понимаю, как вы можете спокойно терпеть, когда в нашем доме хозяйничает такой человек! За справедливость  н а д о  б о р о т ь с я! — гневно, убежденно, искренне, совсем по-детски заявляет он. — И у себя дома тоже!.. Если вы в своей семье не можете этого сделать, то в другом месте и подавно!

Ильмар удрученно замолкает. Ильма глядит на брата и думает, откуда только у него такое упрямство. Наверное, от бабушки, потому что их мать, хоть Ильма и помнит ее туманно, всегда как будто чего-то боялась; отец со всеми старался быть покладистым; дедушка, как и Ильма, никогда не бывает откровенным, только бабушка не боялась высказывать то, что думала, и вечно они с Ильмаром враждовали, как говорил Ильмар, из-за ущемления его свободы. Да, Ильмар, пожалуй, смог бы, а она нет. Для нее душевный покой важнее справедливости. И все эти разглагольствования Ильмара вызывают у Ильмы досаду.

— Знаешь, мне не нравится, что ты вечно обвиняешь Риту!

— Зато ты ее вечно защищаешь!

— Нет, но я думаю, что ей пришлось пять лет терпеть нас…

— Нам ее точно так же!

— Да, но ведь до замужества у нее могли быть более радужные представления: и о нашей квартире, и вообще обо всем. По-моему, это отец бегал за ней, а не она за ним. К тому же она на пятнадцать лет моложе отца… — Ильма как бы задумывается, прежде чем произнести:

— Наш отец не признает правды, которая ему неприятна…

— Ах, это не так! — говорит Ильмар. — Просто ему хочется, чтобы все и всегда было хорошо! У него своя работа, он не выносит этих бытовых дрязг!

— Да, вполне возможно, — задумчиво роняет Ильма. — Когда я немного оправилась после болезни, он стал говорить мне, что печное отопление для моего здоровья полезней. Я ответила, что, возможно, это и так, но излишняя сырость вряд ли, что в ателье я задыхаюсь и по утрам просыпаюсь с температурой, но он еще не раз возвращался к тому разговору, пока Рита не поставила вопрос ребром… Ему и вправду могло казаться, что так будет лучше… Мне… По-моему, ужасно, что он может так думать! — голос Ильмы прерывается, она с изумлением смотрит на брата, который, будто из упрямства, молчит… Она сама еще с болью вспоминает те времена, когда отец был для них самым умным, самым справедливым Большим Братом…

— Ах, чего говорить! — и, махнув рукой, она поспешно уходит. Расстроенный Март следует за ней. «И чего я порю», — виновато думает Ильма.

А Ильмар оторопело молчит: так говорить об отце? Может быть, она и права… Но Ильмар не желает видеть отца таким — что же будет с воспоминаниями? И если не останется воспоминаний или если они будут причинять одну лишь боль… Как он малодушен! Сколько раз он сам себя наказывал: спал с женщинами, которых презирал; с ноющим от выпитой бурды желудком шлялся с какими-то алкашами; и все это для того, чтобы увидеть, познать мир, и тем не менее он не решается заглянуть прямо в человеческое нутро, как это делает его сестра, эта маленькая отшельница, едва не оставшаяся старой девой и отдавшая невинность собственному мужу! Она сейчас и на Ильмара смотрела именно так, в самую суть, как не ослепленный ни любовью, ни воспоминаниями ребенок на чужого… Может, она и на Марта так смотрит? И даже на дедушку? Как она может так жить, растерянно думает Ильмар, в то же время завидуя сестре.

14 Оскар

Дом матери — из тех старых крестьянских строений, где баня расположена внутри дома, как ванная в городской квартире — между комнатами и жилой ригой. Сейчас дверь между баней и ригой приоткрыта. В бане горит электрическая лампочка, и на цементный пол риги падает яркая полоса света. В бане кто-то возится и уныло напевает. Из бани в ригу входит Малл, на ней старый спортивный костюм, причем шаровары изрядно вытянуты в коленях. Она наклоняется над ящиком в углу и ищет старые туфли. Вслед за ней плетется Оскар, вид у него беспомощный и несчастный, он трет рукой поясницу и жалуется:

— Это все из-за того, что я под машиной валялся! Так сильно колет, будто ножом, ни согнуться, ни разогнуться!

— Что ты мне об этом говоришь! Поди матери скажи! — взрывается Малл.

И Оскар ковыляет прочь.

Через некоторое время со двора в ригу торопливо входит мать. В руках у нее кастрюля. Оскар семенит за нею, все так же потирая спину, и жалуется:

— Делай что хочешь, никак не согнуться! Будто ножом режет!

Мать выливает содержимое кастрюли в ведро для скотины, стоящее в углу риги, быстро оборачивается, но пройти не может: большой живот Оскара загораживает ей путь. Теперь они с матерью стоят друг против друга; один высокий, другая маленькая, у одного живот большой и отвислый, у другой — круглый, но упругий.

— Плохи твои дела! — с легкой насмешкой говорит мать, но затем ей становится совестно, и она советует зятю:

— Можно водкой натереть и шерстяным обвязать — пусть Малл сделает! А еще лучше можжевеловым веником попарить…

— С такой спиной, пожалуй, нельзя навоз поднимать? — озабоченно спрашивает Оскар.